Ястреб
Шрифт:
Было обидно, чуть ли не до слез. Но злость, к счастью, преобладала над несчастной влюбленностью, так что больше хотелось кого-нибудь прибить, чем заплакать. В таком вот расположении духа я шла по неширокому тротуару. Слева тянулись роскошные особняки, утопающие в пестроте садов, а справа пологий склон спускался к пляжу. Легкий ветерок с той стороны доносил до меня обрывки чужих разговоров и смеха - народ отдыхал и веселился. У меня даже на мгновение мелькнул порыв спуститься к морю, познакомиться там с каким-нибудь загорелым красавцем и закрутить бурный роман. Но я эту идею отвергла. В моем теперешнем мрачном настроении роман бы закрутился в лучшем случае с кладбищенским сторожем или еще кем-нибудь таким, кто тоже познал всю беспросветную сущность бытия.
– Хлоя!
– отвлек меня от философских раздумий смутно знакомый голос.
Через пару мгновений сверху спланировал аэрокар.
– Привьет!
– радостно приветствовал меня улыбающийся Тьен.
Ну вот, все-таки накаркала я себе загорелого красавца.
– Привет, - я постаралась не показывать свою мрачность.
– А ты как здесь заблудился? К Дафне спешишь?
– Ньет, я уже от Дафны. Мы с ньей расстальись, - все с той же искренней радостью ответил таноец.
– Дафна сказала, что не вьерит в инопланетьян, а я нье могу льюбить ту, что нье вьерит в инопланетьян.
– Логично, - я едва сдержала усмешку.
Но Тьен все равно сарказма в моем голосе не уловил. И хорошо. Все-таки он же не виноват, что у меня такое дурное настроение.
– А ты куда направльяешься? Гульяешь? Давай я тьебя подвьезу, куда надо, у менья всье равно уже выходной.
– Спасибо, Тьен. Но я и сама не знаю, куда мне надо, - вздохнула я.
– Я сьечас направльяюсь в бар моьей сьестры, тут ньедалеко. Есльи хочьешь, поехальи со мной, там подают чудьесные коктейльи, моя сьестра сама их дьелает, - радушно предложил он.
У меня в воображении тут же нарисовалось, как я напьюсь в хлам, угоню ‘Ястреб’ и утоплю его в море. А вину свалю на Рика. После такого ему до конца жизни больше никто космолет не доверит. И будет прославленный астропилот водить пассажирские аэрокары в глухих танойских деревеньках… Мне срочно захотелось какого-нибудь коктейля.
– Было бы чудесно, - я кивнула и даже была готова на рассказы об инопланетянах по дороге.
Но Тьен за десять минут пути радостно рассказывал мне обо всем, кроме инопланетян. Начиная от того, как он любит пасмурные дни, и заканчивая тем, почему его сестра уже в пятый раз разводится со своим мужем. Из-за специфического акцента танойца и чересчур быстрой речи я понимала не все, хотя честно пыталась прислушаться. Когда уже подъезжали к бару, Тьен вдруг выдал:
– Но я-то поньял, что Дафна мьеня нье из-за инопланетьян вдруг разльюбила.
– А из-за чего?
– полюбопытствовала я.
– Она мнье сама под коньец прьизналась, что та ясновьидящая ей напророчьила другого жьениха, - охотно пояснил Тьен.
– Я сначала хотьел расстроиться, но потом перьедумал. Вьедь это глупость: рьешать вопросы в льичной жизньи из-за чужих слов.
Я даже растерялась.
– Почему глупость-то? Ну вот представь, любишь ты какую-нибудь девушку и вдруг узнаешь, что она совершила что-нибудь ужасное. Разве это не повод разорвать отношения?
– Ньет, - Тьен и бровью не повел.
– Почему?
– изумилась я.
– Ну я же ее льюблю, ты сама сказала. А есльи лбюбишь по-настоящьему, то льюбишь нье прьидуманный образ, а чьеловека такьим, какой он есть, вмьесте с его ньедостатками.
Лучше бы он глаголил о своих инопланетянах. Мое настроение окончательно ухудшилось - тут уже один коктейль не поможет. Штук пять как минимум.
Словно в такт моим мыслям аэрокар как раз спланировал к небольшому бару.
ОБНОВЛЕНИЕ ОТ 23.10
Хотя изначально человечество расселилось по космосу с одной планеты, но со временем, естественно, люди стали разниться. Обрастали своими обычаями и устоями, приобретали характерный темперамент. К примеру, на той же Листерии все будто бы постоянно куда-то спешили: и в мыслях, и в разговорах, и в делах. А вот на Ирбане, наоборот, отличались уникальной неторопливостью во всем. И встреться два обитателя этих планет, их разговор бы выглядел примерно так:
Листериец: ‘Какая отвратительная сегодня погода, не находите?’
Ирбанец молчит.
Листериец: ‘Небо сплошь затянуто тучами, и обещают грозу. Как бы из-за плохой видимости мой рейс не отменили’.
Ирбанец молчит.
Листериец уже начинает раздражаться: ‘А ведь если рейс отменят, я не успею вовремя вернуться домой, и моя жена непременно устроит мне скандал! Ей только дай повод, весь мозг вынесет!’.
Ирбанец молчит.
Листериец раздражается все сильнее: ‘Вот вы женаты? Явно нет. Слишком уж вы довольным жизнью выглядите. А вообще, что вы все молчите и молчите, я же с вами разговариваю!’.
Ирбанец молчит.
У листерийца кончилось терпение: ‘Извините, но вы - хам!’.
Ирбанец задумчиво: ‘Да. Погода сегодня и вправду отвратительная’.
Так и коренного танойца сложно было спутать с обитателем какой-нибудь другой планеты. И не только из-за характерного акцента. Они отличались радушием, гостеприимностью и чрезмерной эмоциональностью. Интересно, но у них существовал своеобразный культ семьи. Любой таноец мог без запинки перечислить всех своих предков чуть ли не с самого момента заселения планеты. Родственники здесь горой стояли друг за друга, и как при таких взрывных темпераментах население еще не поукокошивало друг друга, лично для меня оставалось загадкой. Может, просто все-таки радушие перевешивало кровожадность.
Этим философским вопросом я задалась уже после второго коктейля в баре Лайрины.
Сестра Тьена, как и большинство танойских женщин, отличалась пышными формами, к тому же оказалась болтушкой, хохотушкой и чрезмерно гостеприимной. В честь резко наступившего выходного небольшой бар был переполнен, и хозяйка металась между столиками наравне с официантками. Причем, с каждым посетителем она еще успевала побеседовать. А ко мне Лайрина так вообще отнеслась как к родной.
– Друзья моего брата - мои друзья!
– радостно заявила она.