Ят
Шрифт:
– Он пользуется моей добротой, – захныкал малыш, – зубы ею чистит…
Невдалеке мы увидели громадного верзилу, который натирал далеко выставленные изо рта зубы светлой мягкой тряпочкой, похожей на байковую.
– А ну, отдай! – шагнул к нему Том.
Парень испуганно выпустил из рук тряпочку и бросился наутёк.
Малыш бережно подобрал тряпочку, отряхнул от пыли и сложил в нагрудный кармашек клетчатой рубашки.
– Спасибо, – сказал он, – я вам очень и очень признателен. Вы мне невероятно серьёзно помогли… Понимаете, я стоял в полном одиночестве, ожидая своего одного очень
Мы поразились составу, порядку и содержанию речи, которую вёл вокруг себя малыш. Она очень походила на бумажного большого, слоновно чудо-юдо рыба киттайского дракона. Впрочем, может статься, что на самом деле мы услышали не его речь, а взятую напрокат или у кого-то взаймы? Фу! Ведь на Ярмарке ничего нельзя утверждать наверняка.
– А чем твой знакомый занимается? – спросил Гид, старясь сбить малыша с накатанной дороги речи и самому не заплутать в словесных кружевах.
– Страхи вылавливает. В тёмном-претёмном лесу. Там их мно-о-о-о-го-о-го-го… – малыш ненадолго снова превратился в малыша.
– И какие они? – поинтересовался Том.
– Разные… Большие и маленькие.
– А не страшно?
– Что? – не понял малыш.
– Страхи ловить. Они ведь страшные…
– Да чего бояться? Это ж не его страхи… Чужие, других людей. Люди всегда стараются убежать от своих страхов, избавиться от них. У некоторых это получается лучше, у других – хуже, а в целом… – малыш вроде бы снова стал «заводиться» и я поспешил сбить его вопросом:
– А что он с ними потом делает?
– Ничего. Ловит, шкурки сдирает и продаёт.
– А ты говорил, на лес это не распространяется, – обернулся Том ко мне. – Только на Ярмарку.
Я пожал плечами:
– Разве я говорил? Когда я говорил? Где? Дома? Не говорил я. Думал, может быть, но не говорил. Это ты до(ма)думал. По-моему, я это ещё должен сказать. А, впрочем, скажу сейчас: наверное, многое изменилось с тех пор, как я бывал здесь раньше.
– А мне всё же кажется, что говорил, – пробормотал Том. – Может, я уловил твои мысли?
– И немудрено, – заметил я, – тут и не такое случается.
Как бы в подтверждение моих слов, чего я и сам не ожидал, мы услышали мысли пробегав-гав-гавшей мимо собаки: «Почесть – это когда почёсывают за ухом». Собака семенила так, что казалась сороконожкой.
Мне нравится собачья целеустремлённость. Они никогда не идут прогулочным шагом – нет, они всегда
В наш разговор встрял ближайший разносчик – и как они ухитрялись ловить слова на лету? Разве что у него сачок специальный имелся, для подобных случаев.
– Вы здесь уже были? То-то мне лицо ваше показалось знакомым… Да-да-да, я припоминаю: когда-то мы с вами провернули одно дельце… не совсем законное, правда, хотя…
Я принялся лизхорадочно вспоминать, облизывая губы: а может, и в самом деле?.. Да нет, вряд ли, не может быть, когда бы я, неужели же и вправду, да разве такое возможно… Ну в самом-то деле.
– Кажется, вы меня с кем-то спутали, – осторожно ответил я, – мне бы совесть не позволила сделать что-либо противозаконное…
Он, казалось, только того-го и ждал:
– Не продадите ли совесть? – вкрадчиво спроизнёс он. – Тогда для вас не станет никаких преград и запретов…
И добавил куда-то в сторону:
– Не спутал, но постараюсь.
Сказал он явно не для меня, а для кого-то другого, кого я не видел. Гм, странно…
– Может, вы и души скупаете? – спроинтересовался я.
– Да вы что! – разносчик искренне возмутился. – За кого вы меня принимаете? Это же мифология!
– А совесть, значит, можно?
– Конечно! И очень выгодно! Многие предпочитают продать совесть и получить за неё звонкой монетой…
– Простите, а глухие монеты есть? – не совсем вежливо перебил его Том.
– Есть, но не здесь, – находчиво ответил торговец ярмарочной поговоркой и пояснил: – Они пользуются слуховыми аппаратами, – и продолжил уговоры: – …и гулять в своё удовольствие. Хотя некоторые предпочитают гулять в чужое, – упредил он вопрос Тома, видя, как тот открывает рот.
Том закрыл рот, не успев раскрыть полностью.
– И много платите? – предпочёл я перевести разговор на деловую почву, намереваясь впоследствии заломить такую цену, которую он дать не даст, но зауважать зауважает. А продавать совесть я не собирался.
Продавец замялся.
– Мелкие совести больше попадаются… за них много не дашь, барыша никакого. Или вообще по частям продают. А настоящую, большую… я, если честно сказать, по совести, ни разу не видел: такие не продаются – она не позволяет. Знаете, – он понизил голос так, что тот едва высовывался из-за соседнего прилавка, и мне пришлось низко нагнуться, чтобы расслышать, – я недавно заметил, что некоторые субъекты ухитряются продавать её несколько раз…
– Разве так можно?
– Да вот так уж. Одну продадут, а совесть начинает зарождаться вновь… маленькая, слабенькая – и они её опять продают, не дают окрепнуть. Боятся.
– А что вы с ними потом делаете? С совестями, – пояснил я.
– На консервный комбинат сдаю. В основном. Замечательный консервант, ценный антиоксидант: консервы получаются высшего качества. Предохраняет душу от гниения… – тут он сообразил, что сказал лишнее и быстро-быстро засеменил в сторону и застерялся в толпе – вроде затерялся, а вроде и застрял.
– Надо бы побеседовать с ним поподробнее, – проводил я его взглядом. – Он что-то знает.
– Тут все это знают, – вмешался Гид, – но не все говорят. Кто-то боится, а кто-то – наоборот.