Явка до востребования

Окулов Василий Николаевич

Англичане, судя по всему, ставили перед собой задачу продвинуть Резуна на руководящую должность в Центральном аппарате ГРУ и стали снабжать его сведениями, представлявшими какой-то интерес для военной разведки. Это повышало его авторитет в глазах резидента и руководства ГРУ, на него стали смотреть как на перспективного сотрудника, умеющего работать с агентурой и добывать ценную информацию. И, возможно, противнику удалось бы реализовать этот план, если бы не одна случайность.

Как рассказывали мои коллеги, за день до ухода Резуна военный резидент обсуждал со своим сотрудником вопрос о том, как помочь «соседям» (резидентуре внешнеполитической разведки) уберечь от возможных провокаций со стороны спецслужб противника улетавшего

в Москву советского гражданина, на которого у противника были свои виды. Резун, как потом выяснилось, слышал часть этого разговора и, зная свою вину перед Родиной, испугался, подумав, что речь идет о его отправке в Союз. А он, по вполне понятным причинам, этого не хотел. Он был готов работать на англичан в Женеве, да тут по окончании командировки и остаться, а жизнь в качестве английского шпиона в Союзе его не прельщала: он знал, чем закончилась предательская деятельность Пеньковского и других наймитов иностранных разведок. В тот же вечер он вместе с женой и детьми ушел к противнику, потом был переправлен в Лондон.

6. ТРАГИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ ИНОГДА СЛУЧАЮТСЯ

Насыщенная трудовыми буднями, но все-таки размеренная жизнь советской колонии нарушалась иногда трагедийными событиями, происходившими с нашими людьми. Вот один из таких примеров.

Молодой, пышущий здоровьем, добротой и весельем переводчик ООН Андрей летит в Найроби на международную конференцию. Перед отлетом заходит к друзьям, он всем готов помочь, сделать что-то приятное. У него один вопрос: «Ребята, что из Африки привезти?»

Улетел, а через неделю оттуда телеграмма. «Андрей в тяжелом состоянии. Местные врачи оказать помощь не могут. Направляем самолетом в Женеву для госпитализации». В дополнительной телеграмме сообщалось о некоторых симптомах его болезни, данные анализов и наблюдений за Андреем местных врачей.

Консультируюсь с нашими специалистами, работающими во Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ). Ответ неутешительный: «Данных слишком мало, но ясно, что у Андрея какое-то тропическое заболевание. В Швейцарии специалистов по этим болезням нет. Надо ехать в кантональный госпиталь, другого места для госпитализации нет».

С главным врачом госпиталя разговор был кратким: «Больного, какое бы у него ни было заболевание, примем. Но специалиста по тропической медицине у нас нет. Речь может идти только о приглашении кого-то из-за границы. Такие врачи, я знаю, есть в Москве».

Андрея привезут завтра. Это — пятница. Если даже у нас есть специалист по тропическим болезням, когда он прилетит сюда? Надо время на оформление выезда и въезда, получения паспорта. А все это у нас решается долго и сложно. А тут еще суббота и воскресенье. Значит, на все про все у нас только один день, и тот короткий.

Пишем телеграмму в МИД с просьбой срочно найти и направить в Женеву врача — специалиста по тропическим болезням. И тут звонок академика Александра Сергеевича Павлова, главного советского специалиста в ВОЗе: «Василий Николаевич, минут через 20–25 к вам подъедет академик Чумаков Михаил Петрович. Он вирусолог и может дать вам полезный совет относительно Андрея».

Текст телеграммы готов, но надо дождаться академика. Выхожу во двор Представительства. Подъезжает один из наших врачей, работающих в ВОЗе. Из его машины с трудом выходит мужчина лет 60–65 и, прихрамывая, идет к крыльцу. Протягивает руку: «Чумаков. Здравствуйте! Я думаю, специалист, нужный этому парню, у нас в Москве есть. Только вот как ее, я имею в виду профессора Лсщинскую Елену Владимировну из Института полиомиелитов и вирусных энцефалитов Академии медицинских наук, найти и сделать так, чтобы она была здесь как можно быстрее? Покажите мне то, что сообщено из Найроби».

Прочитав телеграммы, Михаил Петрович сказал: «Только Елена Владимировна может помочь. Посылайте телеграммы в МИД и Минздрав. Просите срочно направить ее сюда».

Телеграммы

ушли. А вдруг Елены Владимировны нет в Москве? Что тогда? Звоню дежурному но Минздраву. Представляюсь, объясняю ситуацию и спрашиваю, где сейчас Лещинская. Дежурный этого не знает, ее институт за городом, километрах в тридцати по Киевскому шоссе, и даст мне номер её домашнего телефона.

На звонок ответила сама Елена Владимировна. Выслушав меня, она сказала, что готова вылететь хоть через час, но нужен паспорт. Он у нее есть и еще действителен, но лежит в МИДе. А решение, а визы? «И без команды Бориса Васильевича, министра, — добавила она, — никто ничего делать не будет». Я попросил ее быть готовой к отлету, сказав, что мы через МИД попытаемся сделать все возможное, чтобы она вылетела в Женеву в ближайшие два дня.

Теперь мне нужно было найти Бориса Васильевича Петровского, министра здравоохранения. Жизнь свела меня с ним в 1954 году, когда я, сопровождая французского профессора Дюкена, был в его клинике на операции. Вряд ли он меня помнит, подумал я, но в данном случае это никакого значения не имеет. Звоню в Минздрав. Дежурный сообщил, что поговорить с Борисом Васильевичем я смогу только в субботу утром, когда он приедет на дачу.

А как быть со швейцарской визой? В субботу и воскресенье швейцарские дипломаты не работают. Единственный выход — просить начальника контрразведки дать указание пограничному посту аэропорта выдать ей визу по прилету. Звоню комиссару и объясняю ситуацию. Он внимательно меня выслушал и задал только один вопрос: «А паспорт у мадам Лещинской будет?» Я ответил утвердительно и услышал в ответ: «Считайте, что виза у нее уже есть. Только сообщите, когда, откуда и каким рейсом она прибудет в Женеву. И будет хорошо, если вы сами ее встретите. Вас мои люди там знают и все сделают без задержки. Необходимые указания будут даны».

Суббота. Звоню министру. Борис Васильевич в хорошем настроении. Излагаю суть проблемы и чувствую, что я его опечалил, у него даже голос изменился.

— Я всё понял. Что требуется от меня?

— Ваше согласие на командировку Елены Владимировны в Женеву.

— Можете сообщить в МИД, что мое согласие получено. Если надо, я готов в понедельник позвонить министру.

— Спасибо, Борис Васильевич. Этого не требуется. Крепкого вам здоровья!

В Москву пошла очередная молния, в которой сообщалось о готовности швейцарских властей на месте оформить Елене Владимировне визу и о согласии министра Петровского на ее командировку.

Все складывалось удачно. Но не было ясности, по какому маршруту полетит Лещинская. В воскресенье прямого самолета из Москвы в Женеву нет. Тут без представителя Аэрофлота не обойтись. Звоню Вячеславу Ивановичу, очень симпатичному и доброжелательному человеку, и прошу разработать наиболее короткий по времени маршрут для доктора, связаться с Москвой, забронировать для нее место в самолете и попросить его коллег оказать ей помощь в пунктах пересадки.

Через час-полтора Вячеслав доложил, что доктор Лещинская будет в Женеве в середине дня в воскресенье. Полетит на самолетах иностранных компаний с пересадкой в Вене. Представители Аэрофлота предупреждены.

Я встретил Елену Владимировну у трапа. Ей оформили визу, и прямо из аэропорта она поехала в госпиталь. Надо отдать должное швейцарским врачам. Они четко выполняли все просьбы и указания профессора есщинской, делали необходимые анализы, обеспечивали больного лекарствами.

Пишу, и на память пришел старый и очень человечный фильм «Если бы парни всей земли…» (так он, кажется, назывался), в котором рассказывалось, как не знакомые друг с другом люди, граждане разных стран и национальностей, сделали все, чтобы помочь попавшим в беду морякам, и победили. И нам, видя нашу заботу о больном товарище, помогали не только советские люди, но и полицейские, и врачи Швейцарии, и работники иностранных авиационных компаний.