Явная угроза
Шрифт:
Время, когда был шанс уйти, вышло: головоногое чудовище с множеством щупалец, размером втрое выше Аваддона, пожелало, и Сфера бесконечности накрыла пространство радиусом километров в десять. Мгновенно стемнело, а по прозрачно-радужной пелене барьера, напоминающей исполинский мыльный пузырь, забегали веселые огоньки.
Природу божественной магии Ояма не понял, скорее догадался — Ктулху закуклил пространство и время. Но это было лишь одно свойство пузыря…
Нахлынувший на смертных ужас больше не уходил в великое ничто и не впитывался в землю, он копился внутри сферы, концентрировался… и многие демоны, смертные и неумирающие не выдержали, обратились в бегство, пытаясь пробиться через границы Сферы…
…и мгновенно погибли, натолкнувшись на барьер, и смерть не стала для них избавлением. Души коснувшихся мембраны втянулись в нее. Ктулху ткнул когтем пленку над головой, и оттуда начали выскакивать души погибших, но улететь не успевали — их хватали щупальца и отправляли в пасть. Имевшие душу ее потеряли, а не имевшие — демоны — не развоплотились как должно, чтобы вернуться в истинное тело в Преисподней, а сгинули навечно. Ояма, видевший связи миров, первым заметил, как Сфера бесконечности оборвала ниточки, тянущиеся от демонов.
— Вернуться на позиции! — отчаянно проревел Аваддон.
Другие генералы, пытаясь вразумить запаниковавших легионеров, кричали то же самое, не гнушаясь Подавлением воли, лишь бы струсившие идиоты не коснулись барьера.
Соплеменники Оямы вели себя куда более благоразумно, но все же бездействовали, а потому Оямы велел им:
— Руи, Дзигоро, Бахиро, займитесь союзниками! Проследите, чтобы они перестали самоубиваться! — Подумав, добавил, потому что, казалось, не все еще поняли: — Касаться Сферы бесконечности нельзя! Это моментальная смерть для кого угодно, даже для меня!
В другом, одном из астральных планов, Ктулху мелко вибрировал, наслаждаясь поглощенными душами и жизнями, но в реальном и он, и остальные боги стояли неподвижно. Скорее всего, понимали, что добыча никуда не денется, а потому смаковали эмоции приговоренных смертных: страх, ужас, боль, гнев и безграничную печаль.
Войдя в убыстрение, Ояма, и без того ненавидящий Новых богов, изучал Врага, едва сдерживаясь, чтобы не броситься сломя голову в атаку.
Кими ему недавно довелось лицезреть во плоти, а вот остальных он видел лишь на фресках и рисунках последователей, к коим во снах и видениях являлись образы божеств.
Ктулху, сейчас пожинающий больше остальных, оказался без крыльев, как на картинах — вместо них были плоские щупальца, другие, узкие и длинные, обрамляли пасть, как движущаяся борода.
Больше всех смертных напоминали Скади и румянощекий волоокий Равана.
У Раваны было две руки, остальные — лапы: богомольи, насекомьи, лягушачьи с присосками, птичьи с когтями. Стоило ему перевести на кого-то взгляд, и лицо оплывало, проступали насекомьи, птичьи или звериные черты.
В сказках северных народов, тех же викингов с Архипелага, Скади принято было изображать припорошенной инеем красавицей, которую сопровождают снежные волки. На первый взгляд она и сейчас была такой, лишь умение видеть сокрытое показало Ояме ее истинный облик: она больше напоминала ледяного голема, чем человека: черные провалы глаз, ледяные напластования на лице переходили в острые пики зубов, торчащих вперед.
Барон Самеди, хоть и был скелетом, поражал элегантностью. Неизменный черный цилиндр, фрак, брюки и алая роза в петлице. «М-м… вкусно…» — отозвалась в голове Оямы мысль бога смерти, которому не терпелось приступить к трапезе, но он чего-то выжидал.
Видимая, почти человеческая часть Ахримана словно поросла космическими змеями, каждая из которых могла бы обвить средний город. Лицо его, вытянутое и треугольное, словно высеченное из дерева, сочилось оранжевым ядом, а в глазницах плавали черви. Нижняя часть торса Нового бога уходила в землю, и там прорастала корнями по всему Холдесту, подпитываясь от чумных каналов.
К удивлению Оямы, пока боги бездействовали, а демоны, понукаемые легатами и генералами, приводили свои ряды в видимость порядка, больше всего выдержки проявили обычные смертные и неумирающие. Имперские легионы так и не сдвинулись с места, словно сам Крагош защитил их разум.
Неумирающие и вовсе развели поразительную активность, а их лидер пролетал над формациями на грифоне и что-то кричал.
Выйдя из убыстрения, Ояма прислушался, пытаясь разобрать, что именно командовал Ярый:
— Лемар, Ориджи, проверьте купол!
Двое названных: эльф и дворф, — оседлав грифонов, рванули в разные стороны на полной скорости. Обстреляв мембрану из арбалетов, врезались в нее и в то же мгновение погибли. Ояма перевел взгляд на Ярого, который сосредоточенно замер с застывшим взглядом. Все неумирающие смотрели на него с диким напряжением — на него и на седовласого Хинтерлиста. И когда те кивнули, показав большие пальцы, армия неумирающих взорвалась вздохом облегчения…
— Воскресли! — закричал гном, Ояма позавидовал неумирающим, но тотчас заставил исчезнуть разрушительное чувство. — Нормально, деремся!
— Без команды не атаковать! — закричал Ярый. — Хорвац, Йеми, Полковник, фокус на Ктулху!
— Принято! — отозвались лидеры.
Кого они собрались атаковать? Богов? Совсем ума лишились?
Покачав головой, Ояма ускорил восприятие и снова изучил противника. Легатов было семь, а богов — шесть… Нет, все же семь. Старая богиня смерти Морена зависла над полем боя чуть в стороне от остальных, причем выглядела как серо-прозрачный фантом. Ее относительно небольшая фигурка маячила за плечами Барона Самеди.
Ояма потер подбородок. Старый бог среди Новых? Неужели и она, как Фортуна, нашла себе место среди них? Или она тут по принуждению, потому и держится обособленно? Почти у самого тоннеля Ояма заметил седьмого легата, с которым Морена была связана, но почему-то не воплощалась физически. Звали ее Айлин.
Она была слабее прочих, а потому пряталась за спинами Новых богов. Вглядевшись в ее помыслы, Ояма с легким изумлением осознал, что легатша с удовольствием ударила бы в спины своим же, так ее распирало от злобы и на них, и на… Да, сигнатура, то есть астральный образ Скифа, явно высвечивался объектом ее ненависти.