Язык цветов из пяти тетрадей
Шрифт:
И боги множатся вокруг.
Но даже им положен отдых.
Как только ливень приослаб,
Молясь на горных переходах,
Ислам вторгается в Пенджаб.
Коломбо
Загорелись алмазы, ночь стала ясна,
Поглотила твою одинокую душу.
И уже выбегает из моря Луна
И ложится на сушу.
Так неужто здесь ордена ждать или тромба?
Там созвездья беседу ведут… Поспеши
В это марево, в пальмовый шелест
Ночью там не бывает отдельной души.
Кайфын
Всё чудится Кайфын раскосый,
Что всеми вихрями продут.
В нём иудеи носят косы
И богдыханов свято чтут.
Желты, как все, и – те же щёлки
Бессмертных этих карих глаз,
Но вот начертанный на шёлке
О днях Иосифа рассказ!
Здесь можно и на казнь кого-то
Нанять, когда уж притеснят,
Но соблюдается суббота,
И засыпает шелкопряд.
В субботу заперты конторы,
И свечи зажигает раб,
И шевелится свиток Торы.
Объятый конусами шляп.
Ханьчжоу
Ф.Ф.
Вот уж скоро дорога в Ханьчжоу,
К фонарям и узорным зонтам!
Любопытство и тяга к чужому
Есть у шёлковых девушек там.
Может-быть, лишь тебя-то и ждали
В стародавней гостинице той,
Где улыбчивый облик печали
Осеняет дракон золотой?
Может быть, о тебе в самом деле
Там грустят, где, всему вопреки,
На приданое копят в борделе
Серебра небольшие комки?
Где подносится в паузах опий,
Но случается – не прекословь! —
Словно лотос, растущий из топей,
Темноту озаряет любовь.
Монгольский конь [7]
Монгольский конь военнопленный,
Ты, крепко сбит, хоть ростом мал,
Как будто на краю вселенной,
В берлинском ZOO тосковал.
7
Подлинная история. В Монголии ему воздвигнут памятник.
Был неразумен и внезапен
Непостижимый твой побег,
Но без ранений и царапин
Фронт перейдён и сотни рек.
Скажи, какому верен долгу,
Ты пересилил болью всей
За Вислой Днепр и Дон, и Волгу,
Урал, Иртыш и Енисей?
Над знойной степью вырастая,
Лесной пожар вставал вдали,
Но ни тайга, ни волчья стая
В судьбу вмешаться не смогли.
Ты эту выдержал дорогу,
Ведь встречи жаждала душа…
(Не так ли мы приходим к Богу,
В земных пределах путь верша?)
Спросонья был хозяин хмур твой,
И, словно некий новый сон,
Увидевши тебя за юртой,
Почти не удивился он.
Черника Черчилля
Любого летчика империи великой
На трапе, если ночь темна,
Снабжали наскоро пакетиком с черникой
И заостряла зрение она.
Бомбометание – жестокая наука,
Пусть роются лучи в небесной глубине,
Прости, Лили Марлен, выходит смерть из люка!
Кёльн, Эссен, Дюссельдорф – Германия – в огне!
Нет, остров англичан, прославленный по праву,
Не покоряется, хоть плачь,
Сопротивляется, трясущийся от «Fau»,
Не слышит ваших передач,
Не хочет нипочём отравленного пойла
И милости от мирового зла,
И собранная впрок в болотах Конан-Дойла
Черника Черчилля кисла.
Лейпцигский вокзал
И Лейпцигский вокзал, в который
Под ровный, дребезжащий гром
Едва заметный поезд скорый
Влетает пушечным ядром.
Узрев гигантский этот узел,
Его имперскую судьбу,
Тот, кто Европу офранцузил,
Перевернулся бы в гробу.
Тут воля кайзера крутая
Под сенью прусского орла
До Занзибара и Китая,
Казалось, рельсы довела.
Но две войны мечту сместили,
Вокзал чрезмерно стал велик,
И нужды нет в тевтонском стиле,
Немецкий выдохся язык.
Лишь грёзой планов отдалённых
От каменных сквозит громад
И памятью об эшелонах
На Аушвиц и Сталинград.
«Скрывающийся от дуэли…»
Скрывающийся от дуэли
И разорившийся дотла…
Афера в газовом картеле —
Не надо браться за дела!
Затеявший роман с кузиной,
Отвергнутый и тут, и там,
Весь в круговерти стрекозиной
Влюблённостей и мелких драм.
И всё же этой продавщицей,
Далёкой от каких-то книг,
Неграмотной, веселолицей,
Нечаянно пленённый вмиг.
И внемлющий, больной и хилый,
Любви, склонившейся над ним,
Над всей матрацною могилой, -
Он до конца невыносим!
Иронией, такой суровой
И становившейся всё злей,
И смехом, рушившим основы
И настигавшем королей.
И вы стихи его сожжёте,
Да только песенке одной