Язык города
Шрифт:
Такой она и была — неустойчивая по значениям и слишком выразительная по эмоциям, чтобы служить долго. Это не язык и даже не речь как живая форма народного языка. Это жаргон, который уходит... Но не сразу. Особенно в 20-е годы экспрессия воровского жаргона казалась живой и привлекательной, и она захватила многих. Засорение подобными вульгаризмами русской речи приняло такие размеры, что пришлось специально писать исследования и, составляя справочники и словари, настойчиво предостерегать молодежь против злоупотребления жаргоном.
Однако в городском просторечии многие из них остались и даже — неожиданно для всех — получили новую жизнь. В 30-е годы XX в. тихо, сначала как будто в шутку и всегда в переносном смысле вошло в разговорную речь
До революции только в речи купцов, мешан да бедного городского люда встречалось простое слово лад* но, известное издавна. У бытописателей много примеров: — Теперь выпьем! — Ладно (Н. А. Лейкин);
— Ладно, ладно,—отвечал он.— Помолчу! (А. Ф. Вельтман). И А. П. Чехов частенько вставлял в свои рассказы речь такого рода публики, и М. Горького упрекали за изобилие подобных вульгаризмов в прозе.
Даже у В. И. Даля не встречаем ладно как утвердительную частицу в значении 'хорошо, согласен, пусть будет так'. Отмечает он слова ладненько, ладновато, ладнушко как характерные для речи русского крестьянина, с некоторым любованием старинным корнем: рядком да ладком. И слово ладно он употребляет в его исконном значении — 'подходяще, удобно'. Ладно в значении 'хорошо' (и усеченная форма ладьй) возникло в воровском жаргоне столицы в XIX в. Его восприняли близкие к этим деклассированным элементам слои городского населения и понесли дальше. Слово казалось выразительным, не в пример заменяемым им изрядно и хорошо.
После революции слово упорно стремилось в круг литературных. Если словарь под редакцией Д. Н. Ушакова называл ладно просторечным словом, то словарь С. И. Ожегова считает его разговорным, т. е. почти литературным; в современном четырехтомном «Словаре русского языка» слово ладно тоже охарактеризовано как разговорное.
Одновременно в том же значении входили в оборот и такие старинные слова, как прекрасно, отлично и др. Судя по стилистическим пометам, С. И. Ожегов слово прекрасно еще предпочитал слову ладно; слово же отлично, известное героям А. Н. Островского и Л. Н. Толстого, в сознании долго связывалось с иностранными словами (по всей видимости, это и есть перевод английского слова). Выходит, постепенность включения слова в литературную норму объяснялась конкуренцией вариантов, пришедших из разных социальных слоев общества. Ладно долго «прилаживалось» к книжным прекрасно и отлично, вбирая в себя их значение, но сохраняя собственные эмоции.
Чтобы судить определеннее, отметим последовательность смены обращений в послевоенные годы:
— Возвращайся пораньше! — Хорошо, папа, потом: Ладно, па! и наконец: Отлично, отец... Каждому времени — свой стиль, но ошибется тот, кто подумает, будто между первым ответом и последним большая разница. Вовсе нет, если оценивать их с позиций того времени, когда они зародились. Лишь с течением времени и под воздействием постоянно возникающих «свежих» эмоциональных вариантов, обладающих еще новизной и выразительностью, прежние слова и выражения смиренно уходят в прошлое, и кажется нам тогда, будто слова эти — такие обычные, простые, знакомые.
НЕПЕЧАТНЫЕ СЛОВА
Неестественная ругань у русского человека начинается только тогда, когда у него уже нет аргументов.
Ф. М. Достоевский
Современники озабочены проникновением грубых слов уже не в речь — к такому привыкли!—но в литературу, на сцену, на экран. У А. Рыбакова, у Ч. Айтматова... «Классикам ведь удавалось прекрасным русским языком изобразить все—и плохое, и хорошее», — говорят многие. Придется сказать и об этом. «Прекрасным русским языком» не все изобразишь, да и справедливы слова Ф. М. Достоевского: нет аргументов — появляются и слова «отборные».
Сначала об определении «непечатные». В древности их называли «нелепые глаголы», т. е. некрасивые слова, но именно определением люди подчеркивали свое отношение к ним. У дворян эти слова назывались «неподобные», «неприличные», «непристойные», «непотребные» и как завершение ряда (у В. В. Набокова, например) — «похабные». Для простого люда такие слова — форма социального протеста, средство эпатажа «сытеньких», для них это — «сильные», «крепкие*, «крупные» выражения. Гуляющие в свой выходной день по Невскому проспекту мастеровые с различными интонациями «относятся ко всему одним только словом, чрезвычайно удобно произносимым», — замечает Достоевский в «Дневнике».
В публицистике революционных демократов рано появляются определения подобных слов — «непечатные», а затем и «нецензурные». Уже и по эпитетам видно, что общество осуждает подобные слова, и когда вначале XXв. И.А. Бодуэн де Куртенэ выпустил третье издание «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даля, включив в него всю эту лексику, его поступок был оценен как покушение на нравственность.
Однако филолог не может относиться к словам пристрастно: какие-то запрещать или отменять, хотя и вынужден учитывать общее мнение. Во многих литературных языках неприличных слов как таковых нет, в нашем же они имеются. «Старинные лексические выражения времен Батыя» (по замечанию Н. В. Шелгунова) и на самом деле имеют отношение к временам татарского ига. На севере, где иго было послабее, таких слов почти не употребляют, тогда как на юге они обычны. Иные из них связаны с некоторыми языческими культами и в древности не считались неприличными, хотя и находились в обычной речи под запретом; женщины их даже не знали (тоже свидетельство в пользу мужчин того времени!,..
Оскорбление личности, поношение — вообще факт поздней истории, по-видимому, связанный с крепостным правом; к тому времени старинные слова переосмыслили и стали использовать как ругательные.
Рассуждая в столь же общем виде, напомним, что «литературный язык» и «язык литературы», даже художественной,—не одно и то же. Современный литературный язык в своей норме возник на основе среднего стиля речи, поэтому и высокие книжные (старославянские) слова, и разговорные («подлые») одинаково воспринимаются как нежелательные. Кстати, и известное слово, именующее распутницу, по происхождению — высокий славянизм, и до XV в. оно имело значение 'лжец, обманщик' (что связано с общим значением корня, того же, что и в слове заблуждение).
В прямом значении оно употреблялось долго, но во времена бироновщины исчезло из книг как слово непристойное. Академические словари его не включают, но «Словарь русского языка XVIII века» дает его со всеми производными, оговаривая, что после 30-х годов оно стало непечатным. Так же обстоит дело со многими словами, которые постепенно выпали из словаря, потому что общество признало их грубыми, заменило эмоционально нейтральными иностранными терминами.
Не то в языке литературы. Даже такой стилист, как И. А. Бунин, может употребить в своем рассказе «неприличное» слово. Вероятно, и современными писателями руководит желание резким словом обрисовать образ, вызывающий омерзение. Но одобрить это нельзя. Традиции изящной словесности в общем следуют за литературной нормой, и нарушения редки. Даже классики, пытавшиеся «черные» слова ввести в литературный язык, не преуспели в этом. Это не ханжество— это целомудрие, культура речи, уважение к собеседнику.