Язык североазербайджанских татов
Шрифт:
Солдаты, ехавшие навстречу на грузовиках, наблюдая эту картину, покатывались со смеху: на какие только выдумки не способен представитель высшей расы!..
Оберу, ошалевшему от успеха, захотелось еще больше развеселить своих доблестных коллег, отправлявшихся на фронт. Он приказал оборванцу и его товарищу самим запрячься в подводу вместо лошадей и мчаться рысью!
Шмае и Даниле пришлось повиноваться.
— Ого, руссише швайне! Шнеллер! Форвертс! — кричал охрипшим голосом обер Шиндель, размахивая над их головой кнутом. — Скоро закончим войну, победим всю Россию, тогда
Проделки обера не очень смешили солдата, и он к ним относился с полным безразличием. Его куда больше волновало содержимое белых бидонов. И, набирая полные пригоршни творога, он, захлебываясь от жадности, не переставал есть.
Тем временем обер всматривался вдаль — не идут ли новые колонны мотопехоты. Очень уж понравилось ему забавлять земляков. Пусть смеются, получают удовольствие. Пусть видят, каковы эти глупые руссы. Они рады-счастливы, что их освободили от большевиков, и в знак благодарности даже готовы возить на себе своих освободителей…
Темнота окутала донецкую степь. Небо становилось грозным, свинцовым. Издали доносился грохот орудий, гул бомбардировщиков. Шмая и его друг уже выбились из сил. Но обер не давал им передышки — хлестал кнутом, то и дело разряжал над их головой автомат.
Дорога круто сбегала вниз, к недостроенному мосту. Справа и слева под мостом тянулся глубокий овраг, по которому среди нагромождения камней, породы и обломков железа текла грязная вода.
Напрягая последние силы, Шмая и Данило еле удерживали подводу, но, должно быть, счастливая мысль осенила обоих одновременно. Они переглянулись и поняли друг друга с одного взгляда. Кивнув Шифре, подталкивавшей подводу сзади, чтоб отошла в сторонку, ускорили шаг и, разбежавшись, мгновенно отскочили в сторону. Подвода с обезумевшими от ужаса пассажирами покатилась в глубокий овраг, откуда через несколько мгновений донесся страшный треск и крик…
Трое остановились над оврагом, всматриваясь в пропасть, но все там было покрыто мраком. Не слышно было уже ни крика, ни стона. Все затихло. Ночь опустилась над донецкой степью.
— Надо скорее бежать! — бросил Шмая, оглянувшись в ту сторону, откуда приближалась новая колонна машин и где уже показались лучи автомобильных фар. — Быстрее!..
Они отошли от оврага и, осторожно перебравшись через канаву, побежали в степь, туда, где вырисовывался во мраке шахтерский поселок.
Добежав до пастухов, гнавших стадо, Данило крикнул, чтобы те бросили все и разбрелись по степи, а сам с другом и девушкой свернул в сторону, подальше от моста.
Никто не знал, откуда взялись у них силы, чтобы так быстро бежать. Должно быть, то, что им удалось отомстить хоть двоим палачам, придавало силы. И трое бежали дальше, не веря, что вырвались из рук гитлеровцев, и донецкая степь гостеприимно раскрыла перед ними свои просторы…
Глава двадцать седьмая
ЕСТЬ ЕЩЕ СЧАСТЬЕ НА ЗЕМЛЕ
Все трое считали, что если им удалось уйти от палачей да к тому же отомстить им, значит, сама судьба пришла им на помощь в эту тяжелую минуту. Значит, не погасла еще их звезда!.. Благословенна будь, донецкая земля, донецкая ночь, укрывшая их…
И все же их мучила неизвестность: удалось ли бежать остальным, где они скитаются? Может быть, им будет легче в одиночку перейти линию фронта и добраться до своих…
Шли быстро. Все время казалось, что за ними кто-то гонится, кто-то преследует их. Но нет, это эхо войны отдавалось в пустынной степи, где причудливыми гигантами высились могучие шахтные терриконы…
— Дядя Шмая, остановитесь, прошу вас! — дрожащим голосом вдруг крикнула Шифра, схватив Шмаю за рукав.
— Что? Что случилось? — испуганно оглянулся тот.
— Кошка перебежала нам дорогу, беды не миновать… Видали, какие у нее глазищи, у той кошки?.. Как автомобильные фары…
Шмая замедлил шаг, и мягкая улыбка скользнула по его лицу.
— Что ты, доченька? — сказал он, всматриваясь в черную мглу. — Какой-то паршивой кошки испугалась! Нам уже перебежали дорогу бешеные псы, и то мы как-то выпутались… Теперь уже легче. Через ад мы уже прошли, и наша дорога ведет сейчас прямо в рай…
— До рая нам еще далеко, а вокруг враги, звери…
— Мы все-таки находимся на своей родной земле, среди своих людей, а они, фашисты, здесь непрошеные гости, и все их ненавидят…
— Это, конечно, так, — поддержал Шмаю Данило Лукач и, вспомнив о своей трубке, которую уронил, когда Шиндель набросился на него, проговорил:
— Да, хорошая была трубка, ореховая… Мне подарил ее один грузин, когда мы в двадцатом наступали с Буденным под Варшавой. Старинная трубка… Но не так трубки жаль, как подарка друга. Хороший был человек Сурадзе… Гоги его звали. Жаль, погиб…
Шмаю обрадовало, что Данило после долгого молчания наконец заговорил. Стало быть, немного воспрянул духом после того, как думал, что все потеряно и никакого выхода уже нет.
Шмая-разбойник не только любил, чтобы его внимательно слушали, но и сам любил послушать других. И сейчас, не перебивая друга, слушал его неторопливую речь, думая в то же время о том, что, видно, самая большая опасность уже миновала, и теперь им осталось одно — добраться до рабочего поселка, зайти в теплый дом, отогреться, отдохнуть, привести себя в божеский вид, чтобы чуть свет двинуться дальше. Но куда? А туда, куда они до сих пор шли. Правда, теперь дело осложнилось. Придется переходить линию фронта, которая, вероятно, сейчас там, где виднеется огромное зарево и слышится грохот орудий.
А между тем дождь моросил без конца и все ожесточеннее, все злее. А ведь столько еще было идти! Но сквозь темень уже вырисовывались вдали очертания домов, врезывалась в черное небо огромная гора с острым пиком, на вершине которой что-то тлело.
Перебравшись через крутой мрачный яр, они поднялись по извилистой тропинке и наткнулись на небольшой домик, где не было ни живой души, если не считать огромного кота, лежавшего на погасшей печи и сверлившего темень ночи своими зелеными хищными глазами.