Язык североазербайджанских татов
Шрифт:
И начальник заставы, посоветовавшись со своими боевыми друзьями, решил пробиваться на восток, хоть пограничники оказались в глубоком тылу врага.
Смертельно уставшие пограничники молча выслушали боевой приказ командира. Поклялись на пепелище своей заставы вернуться сюда или погибнуть в бою. И глубокой ночью, захватив с собой раненых, двинулись на восток.
Лесами и долинами, незаметно, словно тени, продвигались двенадцать бойцов в зеленых фуражках. Раненых они оставили на попечение добрых советских людей в глухом селе, попрощались с ними, как с родными братьями, а сами пошли дальше. Где проскакивали тихо, а где прорывались с боями. В пути к ним
Так вырос отряд капитана Спивака, оказавшийся в глубоком тылу врага.
Медленно, но упорно пробивались по вражеским тылам пограничники, оставляя позади себя разбитые и сожженные вражеские склады и станции, перевернутые эшелоны, разбитую технику и трупы фашистских палачей…
Много сот километров прошел отряд, много боев провел, наводя на врагов страх, ужас, пока добрался до донецких степей, взорванных рудников, осиротевших терриконов и сожженных рабочих поселков.
Теперь предстояло преодолеть последние километры, чтобы, прорвавшись сквозь огненный шквал, пробиться к своим, за линию фронта, передохнуть, залечить раны и снова пойти в бой с врагом, который теперь был им ближе знаком, чем кому бы то ни было, и казалось, больше, чем всем, ненавистен…
Сумрачное осеннее утро. Очень холодно. А может быть, это только казалось капитану, так как ветер, налетавший из пустынной донецкой степи, пронизывал насквозь, хватал за уши. Какая дорога длиннее и тяжелее: та, которую уже прошел отряд и которая растянулась на сотни километров, или эта, в которой лишь несколько километров, но километры эти проходят через вражеские укрепления?
Капитан почувствовал усталость и направился к небольшой палатке под молодыми кленами, которую уже успел поставить его заботливый и исполнительный ординарец. Капитан остановился в нескольких шагах от палатки и, должно быть, впервые за последнее время рассмеялся, увидев, как в ней устроились его отец, Данило и девушка. Сейчас Вася Рогов обучал ее, как нужно наматывать на босую ногу портянку. В другом углу, прижавшись к ящику из-под патронов, уже сидел отец с намыленной щекой и брился тупой трофейной бритвой.
«Прихорашивается!..» — подумал капитан, подходя к палатке. Рогов и Шмая всполошились, девушка покраснела до ушей, не зная, куда деваться от стыда… Однако капитан успокоил их, попросил оставаться на месте, а он как-нибудь пристроится возле них.
Шмая провел несколько раз бритвой по голенищу, надеясь, что от этого бритва станет острее, не будет драть кожу, и внимательно посмотрел на сына.
— Ну, чего ты смеешься, товарищ начальник? — спросил отец. — Пора бы и тебе привести себя в божеский вид. Может, удастся пробиться к своим. А туда надо прийти так, чтобы вид был бравый. А у меня тем более. Подумают, что уже стар, и отправят бог знает куда… Даже на тот свет надо являться бритым и стриженым, иначе, говорят, в рай не пускают…
Капитан улыбнулся:
— Это точно! Но я дал себе зарок снять бороду и усы только тогда, когда переберемся через линию фронта… — И, подумав немного, добавил: — Вижу, что ты не забыл солдатскую жизнь… Старая солдатская закваска еще жива в тебе!
— А как же! — оживился Шмая. — Когда мы с Михаилом Васильевичем Фрунзе переправлялись через Сиваш, — ты тогда еще пешком под стол ходил, — то всегда перед настоящим делом приводили себя в порядок… Пусть враги не думают, что мы унываем, опускаемся. Наоборот! Если у каждого вид будет бравый, тогда они испугаются нас…
— Они и так нас боятся…
Вася Рогов стоял у входа в палатку и не сводил глаз со смущенной Шифры. Он поражался тому, что, пройдя через все муки лагеря, она не утратила своей привлекательности. Даже то, что она срезала свои косы и волосы были растрепаны, не помешало ей покорить сердце этого смелого, но с виду застенчивого сибиряка. Лицо у Васи было еще совсем мальчишеским, хоть над верхней губой и торчали в разные стороны волоски маленьких золотистых усиков. Нельзя же было ему отставать от своего командира и бравых пограничников, отрастивших себе солидные усы!.. Но теперь, услышав, что говорит отец капитана, Вася попросил у него бритву, зеркальце и, прячась за деревьями, быстро сбрил свои усики, впопыхах даже порезав себе губу.
«Это бог меня наказал… — подумал он, глядя на Шифру. — Наказал за то, что я ее поцеловал…»
Вася и сам не знал, как это получилось, но недавно, сидя рядом с ней, глядя на ее милое, грустное лицо, почувствовал, как сердце усиленно забилось в груди, и он не выдержал, тихонько поцеловал ее в щеку, за что и получил заслуженную оплеуху. Еле упросил ее не сердиться на него, обещал, что больше никогда не будет…
И она простила. Такая добрая… Даже разрешила научить ее по-солдатски наматывать портянки. Трофейные сапоги, которые он ей принес, были велики, и если она плохо намотает портянки, то натрет себе ногу, а тогда совсем худо будет…
Шмая снова провел несколько раз бритвой по голенищу и подал ее сыну:
— Возьми, сынок, побрейся. Ты уже до того зарос, что родной отец тебя не узнал… Зарок дал? Ну, ладно, режь бороду, а усы оставь на память…
Услыхав смех у палатки капитана, бойцы стали подходить сюда. Они с интересом смотрели на веселого, словоохотливого отца своего командира, рассаживались на пнях, шутили с ним. Вася Рогов принес капитану кружку горячей воды, помазок, и тот начал бриться.
Отец не сводил глаз с сына. Хотелось о многом расспросить его, рассказать ему о своих мытарствах, но вокруг стояли и сидели бойцы, и он решил отложить разговор на другой раз — может, выдастся свободная минута и они останутся вдвоем…
— Вот видишь, сынок, — улыбаясь сказал Шмая, когда сын побрился, — совсем другим человеком стал: помолодел, похорошел… Ничего, если захочешь, отрастишь себе другую бороду. Это такая холера, борода, что хочешь не хочешь, а она растет…
Побрившись и умывшись возле палатки, капитан и в самом деле почувствовал, словно сбросил с себя тяжелый груз, хоть с непривычки ему казалось, будто его раздели среди бела дня.
Глядя на своего командира, стали бриться и бойцы. Они от души хохотали, посматривая друг на друга. Все изменились до неузнаваемости. И что только может сделать с мужчиной простая бритва, тоненький кусочек стали!..
— Эх, товарищ капитан, — немного погодя сказал Шмая, — назначил бы ты меня старшиной! Увидел бы, какие бы вы все у меня были — бритые, стриженые, красивые, как женихи!..
— Знаешь, отец, — улыбнулся тот, — я и не думал, что нам с тобой будет так весело… Но никуда назначать тебя не станем. Отвоевался ты уже…
Он не без удовольствия смотрел на отца, и ему казалось, что отец совсем не изменился, не постарел, хоть сильно осунулся и похудел.
А Шмая уже сидел в сторонке, окруженный любопытными пограничниками, пил чай из алюминиевого котелка и, обжигая губы, рассказывал о Фрунзе, о былых походах в далекие годы гражданской войны.