Язык североазербайджанских татов
Шрифт:
— Вставай, Хацкель, срочное дело!
Но так как балагула не очень любит, чтобы его будили среди ночи, он не торопился вставать, а мы тем временем познакомимся с неожиданным ночным гостем.
Это маленький, юркий человек с бесцветными водянистыми глазками, которые не бегают лишь тогда, когда спят. На нем — потертый полушубок, стоптанные сапоги, фуражка набекрень, и когда бы вы его ни встретили, он всегда что-то жует на ходу. Ему некогда. Он вечно спешит, как бы боясь упустить нечто очень важное. При первом взгляде на него у вас невольно возникает мысль: а
Лицо у него продолговатое, заостренное. А тощ он не оттого, что ему, упаси бог, жить не на что, не от забот. Забота у него одна: «Вот загребу весь мир, чем же я тогда займусь?»
За скупость, жестокость и прочие добрые качества Лейбуша давно уже прозвали в местечке «шкуродером», что соответствует как его профессии, так и характеру.
Человек этот всегда имеет дело с кожей. А там, где кожа, там и седла, упряжь, сапоги, башмаки солдатские, конечно. И это его сближает с интендантством, а где интендантство, там и барыши, всякие темные делишки. Короче говоря, Лейбуш-шкуродер процветал именно тогда, когда шла война и сапог, башмаков, седел все не хватало…
Из всего сказанного ясно, что до этой дождливой ночи Лейбуш Бараш не имел никаких претензий ни к богу, ни к людям…
Дела он вел не один, а в компании со своим старшим сыном Залманом, который долго и безуспешно учился то в Одессе, то в Киеве. В конце концов отец понял, что сыночек лучше сумеет разобраться в коже, чем в более тонких материях, и оставил его дома, повесив новую вывеску: «Кожевенное дело оптом и в розницу Лейбуш Бараш и сын». Однако со студенческой курткой и фуражкой Залман не расставался, и богатые барышни-невесты просто млели при виде этой фуражки.
Кроме преуспевающего сына, у Лейбуша Бараша были еще две дочери, состарившиеся в отцовском доме в ожидании того, что отец, уладив дела с приданым, подберет им подходящих женихов…
Но мы, кажется, отвлеклись от главного…
Итак, Бараш стоял под дверью у балагулы, стоял под проливным дождем и терпеливо ждал. Ведь решалась его судьба. Она была сейчас в руках балагулы… Надо бежать. Каждая минута дорога…
Наконец он не выдержал.
— Эй, Хацкель, пошевеливайся! — сильнее забарабанил ночной гость в окошко, в то же время оглядываясь в сторону чернеющего вдали леса, за которым подымалось зловещее зарево.
В сенях послышался сердитый голос балагулы:
— Ох ты, погибель на врагов моих, кто ж это спать мне не дает?
Он отворил дверь и, громко зевая, вытаращил заспанные глаза на шкуродера:
— Скажи, пожалуйста, какой важный гость!.. И в такую пору… Или свет вдруг перевернулся?.. Кажется, никогда ко мне не приходили, пан Лейбуш, да еще в такой поздний час… Что случилось?
— Не болтай глупости, рожа! — рассердился Бараш.
— Я спрашиваю, как это вы самолично соизволили прийти к простому балагуле? Чем я заслужил такую честь? Простите грубияна, но как вас теперь прикажете величать: господин, мосье, пан или реб Лейбуш? А может быть, уже товарищ? Давненько вас не встречал. Верно, нынче будете называться товарищ?.. У нас теперь тоже свобода… Ребята взяли власть в свои руки, ревком организовали… Как же вас все-таки величать?
— Называй, как хочешь, Хацкель, только накинь поскорее на себя свои лохмотья и запрягай лошадей. Поедем!
— Куда это поедем? Что вы говорите? В своем ли вы уме? К тому же, как мне известно, реб, мосье, пан, товарищ Лейбуш, у вас имеются свои лошади, свои кучера, — чего ж это вы ко мне пожаловали?
— Заплачу, сколько скажешь, только скорее запрягай! — перебил его ночной гость. — Мои кучера, гореть бы им на медленном огне, разбежались кто куда… Запрягай, дорогой, своих лошадок, поедем!
— Не понимаю! Ваши лошади стоят у помещика Карачевского в экономии. Пошли бы туда и взяли их…
— Чего ты мне голову морочишь, дубина? Полюбуйся, что у твоего Карачевского делается. Видишь? — Лейбуш кивнул в сторону зарева за лесом. — Видишь, голубчик мой? За Москвой да за Петроградом тянутся… В местечке какая-то боевая дружина из голодранцев объявилась и хочет тут верховодить… И ревком какой-то, холера его знает… Побежали вместе с мужиками помещика жечь…
Балагула почесал волосатую грудь и прижмурил глаза, глядя на далекое зарево:
— Интересно… Очень интересно… Стало быть, вы говорите, что наши ребята к этому тоже свою руку приложили? Что ж, надо бы и мне в экономию наведаться. Авось я там свою рябую клячу обменяю… На переднюю ногу припадает… А Каштанка тоже ни к черту не годится…
— И ты туда же, болван? Погоди, придет настоящая власть, разгонит вашу босую команду, всех этих нищих сапожников и портняжек, гром их разрази! Есть еще бог на свете, есть еще Сибирь, тюрьмы, каторга…
— Эх, пан Лейбуш, постыдились бы! За что вы простых людей проклинаете, грех на свою душу берете?.. Правда, если посчитать, сколько у вас грехов…
— Перестань меня учить, Хацкель!.. Только и ждал, чтобы меня какой-то балагула уму-разуму учил… Одевайся побыстрее! Отвезешь меня и семью в Каменку, к границе…
— Что такое? Кто же ездит в такое время, когда на дороге банды гуляют, могут убить, ограбить… Туда надо ехать поездом. Знаете, сколько верст до Каменки? Разве на моих клячах доберешься? Езжайте поездом…
— Совсем сдурел! Где теперь поезд найдешь? Даже мост взорвали твои дружки… Запрягай скорее лошадей…
— Легко сказать «запрягай». Мои лошадки уже давно забыли вкус овса, а колеса совсем…
— Боже милостивый! Что ты, изверг, со мной делаешь? Сам видишь, каждая минута для меня дорога… Мало, что заикаешься и время отнимаешь, так еще много болтаешь… — И, выхватив из бокового кармана пачку денег, Лейбуш сунул ее балагуле в руки. — Бери!.. Гора с горой не сходится, а человек с человеком… Иди запрягай, а я по дороге куплю тебе новую пару лошадей, куплю десять мешков овса… Дом свой тебе оставлю, мебель, посуду, все добро… Только помоги мне выбраться из этого ада!..
Услышав такие речи, Хацкель начал колебаться. Однако Бараш не дал ему долго раздумывать, похлопал по плечу, и Хацкель пошел в дом собираться в путь-дорогу.