Язык североазербайджанских татов
Шрифт:
— Играйте, черти! Рыжий Хацкель женится на дочери Авром-Эзры!
— Шире круг!..
Шмае было противно. Он накрылся шинелью, но это не помогало. Как он ни старался заснуть, это ему не удавалось.
Он лежал, погруженный в свои тревожные мысли, и вдруг услышал торопливые шаги. Кто-то спешил сюда. Шмая приподнялся, сел на топчане.
На пороге показалась женщина, закутанная в большую шаль. Промокшая под дождем, дрожащая не то от холода, не то от волнения, она не могла и слова вымолвить.
— Рейзл?.. В такой холод?! — просияли его глаза, только что затуманенные печалью. —
Он больше ничего не мог сказать. Ему казалось, что само счастье вошло сейчас в его дом.
Шмая не знал, где посадить дорогую гостью, что ей сказать. Он понял, что отныне единственный его друг на свете — она, эта милая женщина с глубокими, полными слез глазами, сидевшая на стуле у разбитого окна.
— Здесь холодно… — после долгой паузы сказал Шмая. — Попробую растопить печь, хоть и не знаю, будет ли гореть…
— Зачем? Не надо… — остановила его Рейзл, поднявшись с места. — Я… я сейчас уйду. Я забежала на одну минутку… Хотела посмотреть, как вы здесь, в этих развалинах… Сейчас ухожу…
— Не уходи, не надо уходить… — прошептал Шмая, словно боясь, что их кто-нибудь может подслушать.
Он опустился на топчан и, взяв ее крепко за руку, усадил рядом с собой.
— Что вы! Не надо… Я уйду… Не надо… Вы только ничего плохого обо мне не подумайте!.. Так поздно пришла… Но я иначе не могла… Не осуждайте меня… Пусть бог простит мне мой грех, но я… я давно вас люблю, люблю, как жизнь, как своих детей… С первого дня, как только вы переступили мой порог, я… Не осуждайте меня!.. Может быть, это нехорошо, но я должна была это вам сказать…
Шмая молчал. Сердце его сильно билось, лицо освещала счастливая улыбка.
— Я мерзкая, подлая… Но я люблю вас… Не могу без вас жить…
Он смотрел сияющими глазами на эту дорогую ему женщину и видел в ней свою судьбу. Он слушал ее взволнованную речь, которая сладкой болью отдавалась в его душе.
— Я пришла к вам… Не могла дождаться рассвета… Совесть меня мучила бы всю жизнь! Вы столько добра принесли мне и моим детям, моему дому… Нет, вы не понимаете, что творилось у меня в душе! Сижу дома, смотрю, как льет дождь, и думаю, что вы — в развалинах, под дождем, один, без друзей… Я накинула на себя шаль, пошла… И вот пришла сюда… Я не шла, бежала. На улице так темно, так страшно. У Авром-Эзры свадьбу справляют… Черная это свадьба! Мне хотелось побежать туда, разбить им все окна, чтоб их дождь мочил так же, как вас… Я долго стояла возле вашего дома, Шая, не решалась войти… Мне кажется, что вся колония видела, как я бежала к вам… Завтра все будут надо мной смеяться, чесать языки, называть меня плохими словами… Но мне не страшно… Пусть все знают, что я посреди ночи прибежала к вам! Пусть смеются надо мной! Пусть…
— Не думай об этом, Рейзл, — прижимая к своей груди взволнованную женщину, негромко произнес Шмая. — Никто не будет смеяться над тобой. А если кто посмеет, убью, не дам тебя в обиду…
Дождь все усиливался. Корыто на полу было уже переполнено, но ни Шмая, ни Рейзл этого уже не замечали…
Где-то на горизонте утренняя заря окрасила тучи, когда Рейзл вскочила с топчана и стала поправлять растрепавшиеся волосы. Избегая взгляда Шмаи, набросила на плечи шаль, посмотрела в окно — нет ли кого-нибудь на улице — и направилась к двери. Щеки ее пылали, глаза блестели, вся она светилась внутренним светом.
Глядя на ее стройный гибкий стан, лебединую шею, гордую красивую голову, Шмая приподнялся на топчане:
— Куда ты? Почему ты уходишь, родная?
Он вскочил с места, подбежал к ней и обнял, осыпая поцелуями губы, щеки, глаза:
— Куда ты от меня уходишь?
— Что вы! — испуганно посмотрела она на него, вырываясь из его сильных рук. — Ведь люди уже скоро встанут… Увидят, откуда я иду…
— Ну и что, если увидят? — еще крепче обнял он ее. — Украли мы у них что-нибудь?
— Ведь они обо мне бог знает что говорить станут…
— Ничего плохого никто о тебе не скажет, Рейзл… Ты теперь моя жена. Так и говори всем: «Я — жена Шмаи-разбойника!»
Лицо ее просияло, в глазах засверкали слезы — невольные слезы солдатки, которая уже потеряла все надежды найти когда-нибудь свое счастье и неожиданно нашла его.
Многое хотелось ей сказать любимому человеку, но все слова казались бледными по сравнению с охватившим ее счастьем.
Она вырвалась из его рук и уже на пороге обернулась: — Поздно, пойду будить ребят… Пора им уже выгонять стадо… И приготовлю тебе поесть. Ты придешь ко мне попозже, позавтракаем вместе. Слышишь, родной, я жду…
Теперь Рейзл не торопилась покинуть дом Шмаи. Она вышла из него не украдкой, как пришла сюда ночью. Наоборот, в ней заговорила женская гордость, и ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь попался навстречу и увидел, откуда она идет и как она счастлива. Но на улице было безлюдно, и только из большого дома Авром-Эзры все еще доносились пьяные голоса и визг скрипки…
А Шмая стоял на пороге и провожал восторженным взглядом женщину, которая принесла ему сегодня ночью такой драгоценный подарок — свою любовь, свою нежность, свою жизнь…
— Эх, бабоньки, — подумал он вслух, — кто же вас выдумал таких? Трудновато с вами, а без вас совсем худо…
И, посмотрев на освещенные окна Авром-Эзры, прислушиваясь к воплям скрипки, тихо проговорил:
— Вот и получились сегодня две свадьбы и один развод…
Шмая быстро умылся и, достав из солдатского мешка бритву, начал наводить на себя красоту. Потом вытащил свою единственную целую сорочку, пиджак и новую фуражку.
Нужно было привести себя в надлежащий вид, одеться по-праздничному и отправляться в свой новый дом.
Глава шестнадцатая
ШЛИ КОЛОНИСТЫ К ПЕРЕКОПУ
Хоть мир и лад царили в новой семье кровельщика, но тревога не покидала его.
Банда батьки Махно орудовала в этих краях, время от времени вихрем налетая на колонии и соседние села, и опустошала все на своем пути.
Неподалеку отсюда, за Каховкой, шли кровавые бои с белыми полчищами барона Врангеля.
Колонисты напряженно ждали вестей с фронта. Ведь там решалась и их судьба…