Йенни
Шрифт:
– Что за беспокойство… А у вас здесь появились знакомые?
– Нет. В субботу я заходил в клуб, но я так ни с кем и не разговаривал.
– Вам следует научиться болтать по-итальянски, тогда вам будет во всех отношениях приятнее здесь жить… Ах, что я вспомнила! Ведь третьего дня две старые датчанки уехали на Капри. Что, если их комната еще свободна? Прелестная небольшая комнатка и недорогая. Не помню, как называется эта улица, но я знаю, где это. Хотите, мы пойдем посмотрим ее? Пойдемте же!
Когда они спускались по лестнице, она вдруг остановилась и посмотрела на него с виноватой улыбкой:
– Я была ужасно невежлива с вами в тот вечер, когда мы в первый раз виделись, Грам. Я должна попросить у вас прощения.
– Но, дорогая фрекен Ярманн!..
– Дело, видите ли, в том, что я была больна. Но до чего меня потом бранила Йенни! И я вполне заслужила это.
– Нет, это я виноват, что так бесцеремонно пристал к вам. Но, когда я увидел вас обеих и услышал, что вы говорите по-норвежски, я не мог удержаться от соблазна заговорить с вами.
– Это так понятно. И мы могли бы так приятно провести время. Но я вела себя непозволительно. Мне нездоровилось. Иногда я чувствую себя очень нехорошо, я не сплю, и нервы мои окончательно расстраиваются. Тогда я и работать не могу, и вообще превращаюсь в настоящую ведьму.
– Но, дорогая фрекен Ярманн!
– Да, сердце и нервы… А Йенни и Гуннар работают, все работают, кроме меня… Ну, а как идет ваша работа? Хорошо?… Надо вам сказать, что теперь я еще позирую для Йенни. Сегодня она освободила меня. О, она хитрая! Я уверена, что она заставляет меня позировать, чтобы я не оставалась одна и не предавалась унынию. А потом она вывозит меня за город. Она настоящая мать для меня.
– Вы, кажется, очень любите вашу подругу?
– Ну, еще бы! Она такая добрая, такая добрая… А я болезненная и избалованная. Со мной хорошо справляться умеет только Йенни. И потом, она такая умная, и талантливая, и энергичная. И красивая – разве она не прелестна, как вы находите? Видели бы вы ее волосы, когда они распущены! Если я бываю умницей и заслуживаю награды, мне разрешается расчесывать ее волосы, делать ей прическу… Ну, вот мы и пришли.
Они начали взбираться по совершенно темной каменной лестнице.
– Не приходите в отчаяние от этой лестницы, – утешала Франциска, – наша лестница еще хуже этой, вот вы сами увидите, когда придете к нам в гости. Надеюсь, вы скоро придете? Тогда мы подговорили бы всю нашу компанию и устроили бы хороший римский кутеж. В последний раз я испортила все удовольствие.
Она остановилась у двери на последней площадке и позвонила. Им отворила женщина с очень милым лицом и с симпатичной внешностью.
Она показала им маленькую комнату с двумя кроватями. Окно выходило на серый задний двор, на котором перед окнами было развешано для просушки белье. Но на балконах, выходивших также во двор, стояли цветы, а на крышах была устроена лоджия с террасами, украшенными зелеными растениями.
Франциска, не переставая, болтала с хозяйкой и в то же время осматривала печку, щупала матрац и вставляла замечания по-норвежски:
– Солнце светит сюда все утро… Когда вынесут отсюда лишнюю кровать, то места здесь будет вполне достаточно… Комната стоит 40 лир в месяц без освещения и без отопления, а кроме того, надо платить 2 лиры за «сервицио». Это недорого… Сказать, что вы оставляете ее за собой? Если хотите, вы можете переехать завтра утром… Ах, пожалуйста, не благодарите! Мне очень приятно быть вам хоть чем-нибудь полезной.
Они распрощались с хозяйкой и стали спускаться с лестницы.
– Лишь бы вы чувствовали себя здесь хорошо. Я знаю, что синьора Папи очень чистоплотная женщина.
– Ну, это уже хорошо. Ведь в Италии эта добродетель редко встречается.
– Я не сказала бы этого. По-моему, квартирные хозяйки у нас в Христиании ничуть не лучше. Когда мы жили с сестрой на улице Хольберга, мне случилось поставить под кровать пару новых лакированных туфель. Так они и остались там, потому что у меня никогда не хватало мужества взять их оттуда. Иногда я только издали заглядывала на них, – так, уверяю вас, они стояли себе там, словно два белых мохнатых барашка.
– Да, – ответил Хельге с улыбкой, – я совсем упустил из виду, что жил всегда у себя дома.
Франциска вдруг громко расхохоталась:
– Вы знаете, синьора подумала, что мы поселимся в этой комнате вдвоем. Дело в том, что я назвалась вашей кузиной… ну, она и поняла это должным образом. Кузина – это вызывает подозрение во всех странах!
Оба расхохотались. Немного спустя Франциска спросила:
– Вы не хотите пройтись немного? Мы могли бы, например, пойти на Понте-Молле. Вы были там? Вы не устанете идти так далеко? Назад мы можем вернуться в трамвае.
– Лучше скажите, можете ли вы идти так далеко? Ведь вы нехорошо чувствуете себя?
– Вот ходить-то для меня и полезно. «Пожалуйста, двигайтесь как можно больше», – говорит мне вечно Гуннар… Это Хегген.
Она болтала безостановочно и время от времени бросала на него быстрый взгляд, чтобы узнать, занимает ли его ее болтовня. Они пошли по новой дороге вдоль берега Тибра. Вода казалась совсем желтой среди зеленых берегов. Над темным лесом на Монте-Марио висели перламутровые облака, а среди вечнозеленых деревьев там и сям серыми пятнами выделялись каменные глыбы вилл.
Франциска поздоровалась с одним полицейским и сказала, поворачивая к Граму свое смеющееся лицо:
– Подумайте, ведь этот человек сватался ко мне! Я часто гуляла здесь и болтала с ним. И он сделал мне предложение. Сын владельца табачной лавки также делал мне предложение. Йенни ужасно бранила меня, – она уверяла, что я сама виновата в этом. Может быть, я и вправду виновата.
– По-видимому, фрекен Винге часто бранит вас. Она, должно быть, очень строгая мамаша?
– Йенни? Нет, строга только, когда это необходимо. Ах, если бы она раньше принялась за меня! – сказала она с глубоким вздохом. – Но, к сожалению, до сих пор никто не был ко мне строг.