Йошкар-Ола – не Ницца, зима здесь дольше длится
Шрифт:
Привыкли и к новым рублям (кстати, с того времени вплоть до конца семидесятых на рубль в день можно было худо-бедно прожить. Литр молока стоил 16 копеек, черный хлеб – 18, белый – 20, проезд на автобусе – 5). Надо сказать, что с начала 60-х и до середины 80-х годов цены если и росли, то как-то незаметно, мало кто обращал на это внимание. Другое дело – ассортимент товаров на прилавках. По этому поводу равнодушных не было, и всегда находились недовольные.
В Йошкар-Оле "золотой век" был где-то в самом конце 60-х – начале 70-х годов. Продуктов в магазинах было полно всяких. Килограмм сервелата стоил около 4 рублей и за колбасой к нам из Горького приезжали родственники. Где-то 2 рубля 20 копеек стоили “Любительская” и “Докторская” колбасы. У настоящей “Докторской” колбасы был изумительный вкус и запах. Это вам не теперешние колбасы
Полно было морской рыбы. Лежали на прилавке ставрида, скумбрия, рыба-сабля, нототения. Стоила рыба в среднем от 40 до 90 копеек за килограмм. (Соленая килька – 20 копеек). Иногда стихийно возникали очереди за привезенным палтусом или копченой селедкой, но, повторяю, советские люди к очередям привыкли, и особого возмущения это не вызывало. Продукты были, как правило, качественные, за этим следили. Не могу себе представить директора продуктового магазина, который вдруг решил бы одновременно по соседству с колбасой торговать туалетной бумагой или стиральными порошками. Посадили бы его, наверное, сразу.
А вот сыра в обычном обиходе было, кажется, только три сорта: костромской, ярославский, голландский. Это были хорошие сыры. Они могли очень долго лежать в холодильнике и не портились.
Бывший колхозный рынок в центре города незаметно стал цивильным. Появились новые павильоны. А еще в начале 60-х пацаны из нашего двора любили бегать сюда, чтобы посмотреть на лошадей, которых собиралось тут великое множество. Колхозники везли на телегах продукты, продавали, и лошади подолгу стояли на коновязях при входе на рынок, ожидая хозяев. У нас были свои любимцы. Мы подкармливали их соленым хлебом, принесенным из дома. Половина двора считала, что самая сильная и быстрая лошадь – это Черт, лохматый жеребец в яблоках. Откуда пошло такое мнение неизвестно, зато было известно, что Черт кусается, поэтому близко подходить к нему опасались.
Рынок был уставлен деревянными прилавками с разноплановыми навесами, где одетые в грязные фартуки небритые мясники рубили огромными топорами свиные и говяжьи туши и таскали их по рядам. Тут можно было купить что угодно, например, живую утку или целого барана. Медовые соты резали длинными ножами и складывали в принесенную покупателями посуду. Жареные семечки разрешалось пробовать, чем и пользовались вездесущие мальцы, запуская грязные ладошки в туго набитые мешки.
По соседству за 20 копеек можно было купить дымовую дустовую шашку и, чиркнув фитиль, вызвать среди окружающих большую панику. Впрочем, делать это было опасно, так как, поймав, продавцы могли всерьез накостылять по шее и сдать в милицию.
Все искали клады
В начале шестидесятых улица Коммунистическая была почти сплошь "деревянная". От пединститута до городской типографии тянулась грунтовая дорога, которая в демисезонье превращалась в непролазное болото. Кажется, только небольшой участок близ типографии был выложен брусчаткой. Когда начали сносить деревянные дома по обе стороны улицы, на развалинах возникал шабаш. Вся окрестная ребятня искала в брошенных под снос домах спрятанные клады. Простукивали стены, отдирали половые доски, копали ямы в подпольях. Находили вещи удивительные. Но по тем временам не очень ценные. Старорежимные френчи, погоны, эполеты, седла с коваными стременами. Изредка царские монеты и ассигнации. Ходили слухи, что в доме, где по соседству позже построили кинотеатр "Октябрь", нашли гранату-лимонку. До последнего времени жил там сердитый дед, козу которого по дороге из школы разбитные старшеклассники выдаивали на землю, держа за рога. А дед, оставшийся без молока, гонялся за ними с суковатой палкой в руке. Но разве их догонишь. Они не просто убегали, а залезали при этом на забор и показывали деду голые задницы, от чего он злился еще больше, а они умирали от смеха.
В городе тех времен вообще многие держали скотину. Коров, конечно, в центре почти не наблюдалось, а коз, барашков, заводили повсеместно, и они вольно паслись, например, на поле напротив нашего двора. Там росли огромные березы, и был большой, заросший высокой травой, пустырь, куда шпана постарше приводила своих несовершеннолетних подружек и по очереди проделывала с ними свои первые любовные опыты. А шпана помладше смотрела
На пустыре в укромных уголках играли в карты, пили дешевый вонючий вермут. Изредка тут появлялась милиция, начиналась беготня, милицейские свистки заходились соловьиными трелями. Сомнительная братия закоулками разбегалась по окрестностям и пряталась в огородах и в лабиринтах близлежащих строек. Менты, впрочем, особо не усердствовали, гоняли молодняк для порядка и, видимо, по наущению живущих поблизости доброхотов. У большинства из тогдашних милиционеров в кобуре оружия не было, разве что за редким исключением. Я не представляю, что стало бы с мирными гражданами той поры, если бы они увидели стража порядка с автоматом на груди, как это сейчас практикуется повсеместно. Переполошился бы, наверное, весь город слухами о начале войны. Мирное было время. Хотя доской по башке могли стукнуть, чтобы часы, например, снять или ботинки. Это уже ближе к семидесятым у старшеклассников часы появились, а в начале шестидесятых они не всем были по карману. Даже взрослые иногда часов не имели, многие пользовались довоенными или трофейными.
Осколки войны
Трофейные вещи еще имели хождение. Почти в каждой семье, куда с фронта вернулся солдат, находились такие вещи. Это могла быть немецкая губная гармошка, штык-нож, украшенный свастикой, посуда, вилки-ложки с немецким клеймом. И пистолеты ТТ по рукам кое-где ходили, хотя за их хранение могли серьезно наказать. Даже в школу шустрые отпрыски пистолеты приносили с полными обоймами, тырили у своих спившихся израненных отцов-инвалидов. Безногих инвалидов войны в начале шестидесятых было много. Они ездили на деревянных площадках, оснащенных двумя парами подшипников, отталкиваясь от земли деревянными рукоятками, похожими на пресс-папье. Каталки скрипели и двигались с трудом. Инвалиды упирались в землю что есть мочи не в силах преодолеть рытвины, их подталкивали прохожие. Напротив школы был пивной ларек с вывеской, сделанной в старорежимном стиле. Там и винишко, кажется, какое-то продавали в розлив. Часто какой-нибудь безногий инвалид, не рассчитав дозу, падал со своей повозки прямо в грязь и валялся там, пока не приходила жена, которая тащила его домой грязного почти волоком, а он плакал и матерился.
Сейчас все это может показаться диким, а тогда было в порядке вещей. На трехколесных колясках, приводимых в движение рычагами, ездили только избранные. Впрочем, с каждым годом израненных на войне солдат становилось все меньше. Они умирали от ран. Хоронили их незаметно, без оркестров и торжественных речей.
Как-то накануне 9 мая, включив телевизор, случайно попал на передачу, где ребята из поискового отряда раскопали очередную безвестную могилу нескольких советских солдат времен Великой Отечественной войны. Бросилось в глаза то, что под поржавевшей каской "улыбались" свету божьему два ряда ровных белоснежных зубов. И сердце стиснуло от жалости, ведь такие зубы могут быть только у очень молодого солдата, вчерашнего мальчишки. Мальчишки, который погиб за то, чтобы я мог жить. Мы в неоплатном долгу перед солдатами, воевавшими и победившими в страшной войне. 20 миллионов погибших. А сколько раненых, контуженых? Сколько горя принесла война и тем, кто волею судьбы выжил, но страшные отметины остались навсегда.
Даже уже в шестидесятых в общественной бане, куда народ любил ходить всегда, даже имея благоустроенное жилье, а уж тем более из неблагоустроенного, было жутко смотреть на страшные рубцы и свищи от пуль и осколков, на безобразные культи рук и ног, хозяева которых, отстегнув в предбаннике незатейливые деревянные протезы, добирались до парилки, держась за стенки или с помощью товарищей, отпуская матерные шутки по поводу своей беспомощности.
Как много было таких, покалеченных войной, в начале шестидесятых, а к концу шестидесятых инвалиды войны на улицах встречались уже не часто. Раны и болезни прочно укладывали их в больничные койки, порой на всю оставшуюся жизнь. С каждым годом их можно было видеть все реже. Разве что 9 мая бойцы этой Великой Армии, собравшись с силами, дружно выходили на улицы в старых потертых военных френчах с боевыми орденами и медалями на груди. Кто-то сам шел на костылях, кого-то везли на тележке. Измученные, уставшие, но светлые лица, пронзительные глаза, смотрящие сквозь прохожих в прошлое. Такими они запомнились мне, частица моего детства, моей Родины, моей Йошкар-Олы.