Йошкар-Ола – не Ницца, зима здесь дольше длится

Чистополов Владимир

На заднем дворе школы случались драки. Дрались один на один, за этим строго следили собравшиеся. Особых травм после таких драк не было, так как кирпичами, палками и прочими подручными средствами пользоваться не разрешалось. А если кто-то все же хватался за кирпич, его быстро обезоруживали, он получал прозвище "псих" и долгое время не мог найти взаимопонимания с окружающими. Но это только в школе. Были в городе места, где дрались по-другому.

Слева – Ленин, справа – Сталин

Мы живем почти не оглядываясь на прошлое, с головой погружаясь в житейские заботы, не замечая в бесконечной сутолоке дней, что мир вокруг нас необратимо меняется. Лишь изредка

гуляя по городу и внезапно наталкиваясь на частицу старой, знакомой с раннего детства Йошкар-Олы в виде какого-нибудь чудом уцелевшего деревянного домишки с резными ставнями или "сталинского" толстостенного дома, где некогда жили твои друзья, понимаешь, что с тех пор как ты появился на свет прошло уже довольно много времени, и, хотя жизнь еще не окончена, большая ее часть уже прожита. И ты не прочь бы повторить все сначала, вернуться туда, где молодая мама, живой, здоровый отец, где добрая бабушка печет оладушки, где каждый день длиною в целую жизнь начинается с солнечных зайчиков, прыгающих по пестрому одеялу…

В конце пятидесятых у входа в педагогический институт, где работали мои родители, стояло два больших памятника, выкрашенных бронзовой краской. Слева – Ленин, справа – Сталин. И было два запущенных сквера, разделенных центральным входом в институт. В "сталинском садике" по вечерам собиралась местная шпана. Жиганы постарше щеголяли в яловых сапогах, в которых прятались финские ножики с наборными ручками, или в пыльных широких штанах и вельветовых куртках с накладными карманами. Они курили папиросы, пуская дым кольцами. Младшие были на побегушках, старшие корчили из себя блатных. Днем эта публика, если не училась и не работала, то пряталась по курятникам, валяясь на отделенных дощатыми перегородками старых топчанах. Даже патефоны были в сараях, заполнявших все пространство между жилыми домами: "В парке Чаир распускаются розы…"

Впрочем и милиция не дремала. Все время устраивались какие-то облавы, черные "воронки" подъезжали, меж сараев бегали люди. И в "сталинском садике" навели порядок, лишние кусты повырубили, скамейки поставили, милиция какое-то время дежурила, чтобы, не дай Бог, с кого-нибудь часы не сняли.

Жили мы в деревянном доме позади института. За домом начиналось колхозное картофельное поле, чуть дальше за высокими деревянными воротами располагалась сельхозопытная станция, куда мама брала меня иногда, проводя практические занятия со студентами. Там росло много разных удивительных растений, в клетках жили кролики и цыплята. Сразу за станцией строили телевышку, работая от зари до зари. Вечерами со двора дома было видно, как все выше и выше поднимаются над землей красные фонарики, укрепленные на металлических конструкциях. Напротив пединститута стояла деревянная бакалейная лавка, туда мы с бабушкой ходили покупать сахар. Сахар продавали огромными головами, которые отец потом колол на куски топориком, а куски – на мелкие кусочки с помощью специальных щипцов. Сахар был очень твердый и очень сладкий, я таскал его из сахарницы, засовывая за щеку, как обезьяна.

Рядом с нашим домом тянулся длинный барак, в котором семьи обитали отделенные друг от друга фанерными стенками. Там было много клопов, соседи часто ссорились, выпившие мужья гоняли визжащих жен. И маленький мальчишка-татарчонок, которому отец сделал обрезание, бегал по улице в окровавленных ситцевых шароварах…

А на улице Карла Маркса напротив церкви лошади увязали в глине по брюхо. Мужики распрягали их, чтобы вытащить, отдельно потом выталкивали телеги.

Время невозможно повернуть вспять. У каждого своя судьба. Дни проходят с каждым годом все быстрее и быстрее. Меняются ценности, меняются люди. Одно нельзя изменить – то, что уже прожито. И время от времени память все равно будет уносить туда, где остались наши детство и юность.

Паразитов

победили

В начале шестидесятых город быстро строился и напоминал огромный муравейник. На месте бульвара Свердлова (теперь бульвар Победы) – земляные горы, вынутые из-под фундаментов жилых домов. На месте проектного института – деревянные хибары, вместо Вечного огня – деревня в центре города. Коряково, или Коряковка, как мы ее называли. Вдоль всей деревни россыпи акаций, а за разнокалиберными изгородями – яблоневые сады. В конце Коряковки недалеко от забора городского парка стояла кузница, и там всегда толкались мальчишки, наблюдая, как кузнец тюкает молоточком, а молотобоец бухает по раскаленной подкове тяжелым молотом, выбивая искры.

А наш двор, начавшийся с трехэтажного и двух четырехэтажных "сталинских" домов, непрестанно прирастал "хрущевками", куда съезжался разномастный люд. Трехкомнатная квартира на одну семью, как у нас, была роскошью. Даже в "хрущевках", в двухкомнатных апартаментах собиралось по две, а если считать родственников, то и по три семьи. И все равно люди были счастливы, ведь сюда они переезжали из заводских бараков, где вместо стен фанера, удобства на улице и произвол пьяных соседей, спрятаться от которых было нельзя. Вместе с вещами, среди которых мелькали сундуки, сделанные еще в царское время, новые жильцы привезли в свои новые жилища множество вредных насекомых и начали сообща бороться с ними. Аэрозолей с дихлофосом тогда еще не было, мазали щели, где прятались клопы, керосином и дустом, отчего даже в подъездах часто воняло так, что любой вошедший спешил скорее выбраться на улицу.

И победили насекомых. Кто-то раньше, кто-то позже, но паразитов повывели. А какие могут быть паразиты, если вода под рукой, хоть каждый день полы мой! Насекомые же от грязи заводятся, а тут все чинно, благородно, титан затопил – помылся после работы, лепота! Попадались, конечно, не совсем сознательные личности, вроде соседки тети Дуси (вечная ей память), которая не только не хотела травить появившихся у нее тараканов, но еще и подкармливала их, уверяя окружающих, что наличие тараканов в доме – к деньгам. Долго ее общественность стыдила, даже милицией грозили.

И топорщились усы от дешевой колбасы

Настроение у народа было хорошее. Продуктовые карточки давно отменили, дефицита на основные продукты питания не было. К очередям привыкли, ведь сразу после войны было хуже. Стояли с бидонами за разливным молоком, стояли за колбасой, за мясом. Очереди, конечно, унижали человеческое достоинство, но зато все было дешево. Кому не хотелось толкаться в очереди, тот мог пойти на городской рынок и купить там продукты подороже. Впрочем, таких было немного, все цены выше государственных вызывали нарекания, а тех, кто их устанавливал, запросто могли окрестить спекулянтами.

Привык народ к дешевой жизни. Зачем на рынке покупать втридорога? Впрочем, в начале шестидесятых рынок по ценам тоже контролировался. Не давали частнику или колхознику произвольно цену назначить. Государство за всем следило. И при обычной дореформенной зарплате моего отца в 1500 рублей говядина на рынке стоила где-то около 25-30 рублей, впрочем, в силу своего тогдашнего возраста ценами я не интересовался.

Денежная реформа 1961 года запомнилась многочисленными обсуждениями на кухне и новыми бумажными деньгами, которые по размеру были меньше старых, но стоили гораздо дороже. И цены как-то незаметно выросли. Если раньше до 1961 года пирожок с мясом в школьной столовой стоил тридцать копеек, то новыми деньгами цена его перешла в пятак. Вроде и дешевле на первый взгляд, но, если перевести новые деньги в старые, то пирог стал стоить уже 50 копеек. Потом все перестали удивляться нововведениям и пересчитывать деньги, потраченные на покупки по старому курсу. Человек быстро привыкает ко всему.