Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
– Мама, - попросил Микки.
– Давай улетим домой.
– Миленький, мы не можем всё так бросить, - вздохнула мама.
В этот момент в прихожей раздался треск. Трещала деревянная дверь. Кто-то, не утруждая себя излишней вежливостью, ломился в квартиру.
Франциска в ужасе обернулась.
– Полиция... Мы пропали...
– губы у неё тряслись, лицо стало белым.
– Мама, давай спрячемся, - преложил Микки.
– Миленький, тут негде, спрятаться негде, - заверещала фрау Галле, с ужасом смотря на сына.
– Мама, пойдём, - сказал Микки, и,
Он как раз успел лечь на пол и нажать на плитку, когда Франциска, придя в себя, прибежала - чтобы увидеть, как открывается щель в стене.
В этот момент дверь открылась. По коридору загрохотали шаги - уверенные, страшные. Так ходят сильные люди, которые делают другим больно.
Возможно, впервые в жизни фрау Галле поступила умно. Она не стала ждать, пока страшные шаги приблизятся, а полезла в щель - как была, в ночной рубашке. Она едва протиснулась, следом юркнул Микки и тут же нажал на кнопку. Колонка повернулась и закрыла проход.
– Что это?
– свистящим шёпотом спросила Франциска, пытаясь хоть как-то устроиться в узком пространстве.
– Тайник, это я его нашёл, - сказал Микки, нашаривая на полу пистолет и целленхёрер.
– Мама, возьми.
Франциска, щуря глаза, ещё не привыкшие к темноте, с опасной взяла тяжёлую смертоносную вещь и тут же положила её на пол.
Сидеть было неудобно - крохотный тайник не был рассчитан на двоих. Франциска прислонилась спиной к стене, кое-как пристроив Микки между коленок.
Жесть колонки не очень хорошо пропускала звуки. Тем не менее было слышно, как человек ходит по дому - уверенно и нагло. Потом - какой-то шум, возня и звук чего-то падающего. Дальше - снова шаги, шаги и голоса. И шум - очень характерный шум, когда тащат что-то тяжёлое.
Хлопнула и ударилась об стену дверь кухни - бух-бух. Заскрежетала плитка.
– Вот и хорошо, - отзвенело от жести.
Микки сжался. Голос был мужской, но высокий и какой-то гадкий. Обладатель такого голоса наверняка умел и любил делать очень, очень, очень больно.
– Смотри на меня, старая дзыня, - звенело сквозь жесть.
– Сейчас я буду спрашивать, а ты будешь мне всё рассказывать. И не вздумай вейджать.
Человек говорил на дойче, но с какими-то непонятными словами. От этого было ещё страшнее.
– Я таки не вижу резона, чего вы до меня хотите, - заскрипел голос старухи.
– И если чего хотите услышать, то говорите в моё лицо и шобы мне было понятно. Я очень плохо слышу. Я умею читать по губам, если знаю такое слово. Которое слово я не знаю, то не могу за него говорить.
Человек рассмеялся. Это был очень неприятный смех.
– Да я сам твой жаргон еле разбираю, а ты хочешь, чтобы я вспомнил язык Гёте в его первозданной чистоте. Я тут, знаешь ли, несколько огрубел. Зато приобрёл много полезных навыков.
Тут же раздался неприятный звук и следом - стон.
– Больно?
– спросил мужчина.
– Отвечай, старая дзыня, и отвечай быстро.
– Таки больно, - заскрипела старуха.
– Давайте пожалуйста говорить как умные люди с умными людьми.
– Боль прочищает мозги, - наставительно произнёс голос.
– Кстати, оцени изящество приёма. Ему я научился у одного старого дуфана, большого любителя разговоров по душам. Вот если бы я ломал тебе пальцы, ты могла бы упасть в обморок, а то ещё, чего доброго, сыла... могла бы и околеть. А этот приёмчик совершенно безвредный: нажать на нужную точку, и человечек уже плачет. Китайцы всё-таки умнички. Хочешь продолжения сеанса массажа?
– Нет, - торопливо ответила старуха, - уберите свои руки, я буду всё говорить.
– Вот и славно. Сначала представлюсь. Меня зовут Матиас Спаде и меня хорошо знают в вашей почтенной конторе. В том случае, если я оставлю тебя в живых - в чём я сильно сомневаюсь - ты сможешь передать своим дружкам из Третьего отделения, что я их...
– дальше мужской голос произнёс слова, которых Микки не понял, хотя и слышал нечто подобно несколько раз от папы Жоржа. Когда он однажды сказал это маме, она сделала строгое лицо и объяснила, что людям нельзя этого говорить, иначе люди могут обратиться к фашистскому государству, и оно откроет дело по оскорблению личности. Мама тогда ещё сказала, что фашистское государство очень несправедливое, раз наказывает людей за слова. Но папа Жорж не боялся фашистского государства - во всяком случае, когда он говорил эти слова маме...
Отвлёкшись на эти мысли, Микки пропустил мимо ушей пару фраз. Когда он снова собрал внимание в кулачок, человек говорил:
– ...если ты думаешь, что прослушка работает и вскоре здесь будут ребята из ДГБ, то сильно ошибаешься. Я, на твоё несчастье, профессионал, а дэгэбэшники - цао... на понятном тебе языке - дерьмо собачье. Особенно смешно замыкать всю микрофонную сеть на одно устройство, да ещё и монтировать его на чердаке. Фон Гирке за такое отправил бы курсанта чистить сортиры не менее чем на месяц... Ты, кажется, меня не слушаешь? Я тебе неинтересен?
– Да я таки всё поняла, говорите же за своё дело, - Берта Соломоновна сказала это тем же тоном, каким покрикивала на Микки.
Мальчик, у которого от страха обострилось чутьё, вдруг с удивлением понял странную вещь - Берта Соломоновна не очень-то и боится. То есть боится, но не так, как в ту ночь, когда она сидела и рассматривала старые фотографии.
– Какая деловая старушка. Ну что ж, дело так дело. У тебя на постое баба с ребёнком. Где они?
– Здесь, - ответила старуха.
– Как я ложилась, так они были в спальной, - уточнила она.
– Их нет. Где они?
– Я знаю за то, что знаю, - старуха даже не скрывала раздражения, как будто человек не мог убить её в любой момент.
– Может, ушли кушать. Я спала. Посмотрите где хотите везде, если чего не верите, - добавила она.
– Ушли? Может быть, - с сомнением протянул голос.
– В спальне я видел тряпки, а на вешалке в прихожей - одежду. Хотя, может быть, они оделись во что-то другое... Но я прошёлся по твоей хатёнке, спрятаться им вроде негде. Или у тебя есть какой-нибудь хитрый чуланчик, куда я не заглянул?