Юбилей Шатлыка Шемсетдиновича
Шрифт:
— Разве здесь нет представителей власти, Клыч-ага?
— Если честно, браток, непохоже, что они есть. Каждый сам себе голова, каждый о себе думает, а чтоб о других...
— А как поживает Шалтай, сын Шемси-муллы?
Карахану показалось, что Клыч-ага вздрогнул. Старик поморщился, настроение внезапно упало.
— Ну, Танны, неужели и ты приехал на юбилей-той? Из такого далека? Хотя... Ничего странного. Даже из Москвы приезжают! Крупный он человек! Захочет и горы свернет.
Уловив иронию в словах старика, Танны Карахан попытался объяснить
– Чтo он, поменял имя или?..
– Если надо, он и расу и пол свой поменяет, не то что имя! Вряд ли кто осмелится теперь назвать его Шалтаем. Имя он, говорят, поменял когда паспорт получал. Имя отца, Шемси-муллы, тоже поменял, язык не поворачивается, не выговорить...
– Чем он занимается? Председатель? Мулла?
– О чем ты говоришь! Какой из него мулла! Голову дам на отсечение, если он хоть одну суру знает из Корана. А председатель колхоза на цыпочках перед ним ходит.
– Ну ты уж совсем, Клыч-ага, превратил моего одноклассника во всемогущего!
– Да, он здесь всемогущий, браток. Председателем сельпо он работает. Сегодня его юбилей-той. Отовсюду гости у него. Тот дворец за садом — его дом. Уже три дня там музыка не смолкает, ночью не дают спать. Слышишь? Оттуда.
— Неужели представители сельпо такие могущественные люди?
Старик закусил губу и покачал головой:
— Деньги все могут, Танны. Давай не будем здесь сплетничать о твоем друге. Все равно ты там будешь и все увидишь своими глазами. Думаю, он уже знает о твоем приезде. Без его ведома здесь даже ветка не колыхнется. Он обо всем осведомлен, что происходит в этих местах. А те, с которыми ты хочешь встретиться, у него в роли слуг. Если приглашен, иди, не набивай себе цену. Все равно его люди придут за тобой и потащат туда.
— Ну и расписал ты его, Клыч-ага!
— Не заставляй меня лишнее говорить, иди к нему, увидишь сам!
Старик оказался не только прав, он еще скромно описал масштаб торжества. Это Танны понял как только переступил порог двора юбиляра. То, что он принял за клуб, оказалось владениями Шатлыка Шемсетдиновича. У мраморных колонн дома его встретил элегантный, лысоватый молодой человек с усиками, Танны Карахан легко признал в нем сына Шалтая.
В этот момент во двор влетел толстенный человек с красным потным лицом, черные его волосы выбивались из-под каракулевой шапки. Во рту сверкали золотые коронки. Сын Шалтая, оставив Танны, кинулся к вновь прибывшему.
— Здравствуйте, дядя Фахретдин! Заходите, прошу вас!
Дядя Фахретдин, желая показать всем, какой он важный гость, встал, подбоченясь, и велел обслуживающим широко рас-пахнуть ворота. Как только ворота открылись, во двор въехала новенькая белая «Волга».
– Дядя Фахретдин, у нас же есть огромный гараж. Мы не ставим здесь машин.
Дядя Фахретдин поднес палец ко рту и заговорщицки с кавказским акцентом произнес:
— Это особая машина. Она должна стоять здесь! — Подошел к устатому молодцу и взял его за локоть. — Батя где? Ты меня никогда не видел, как узнал?
— По фотографии, где вы с папой. Он ждет вас уже третий день.
— Где же он сам?
— Прилег немного отдохнуть. Вчера с гостями сидел допоздна. Недавно ушел к себе, чтобы выйти к гостям свежим.
— Почему не слышно музыки, или вы празднуете без музыки? А где гости?
— Все есть, дядя Фахретдин. Им тоже дали отдохнуть. А гости в летнем павильоне, пируют. Той продолжается третий день.
— Слушай, раз батя отдыхает, покажи ты мне, как вы живете. Сук-кин сын! Хвастался, что живет, как хан. Посмотрим кто хан, он или я.
Сын Шалтая проворно взял гостя под руку.
— Верно говоришь, дядя Фахретдин. Пойдемте, я вам покажу комнаты. Дядя Танны, пойдемте вы тоже. — Сын Шалтая другой рукой потянул за локоть Артыка. — Племянничек, и вы тоже присоединяйтесь к нам.
— Откуда вы знаете мое имя? — не смог удержаться Танны Карахан, удивленный искусственной любезностью молодого человека.
— По телевизору видел. Вы же папин одноклассник, он гордится вами.
Фахретдин, едва переступив порог дома, хлопнул в ладоши:
— Машалла, машалла! Ай-да Шатлык, ай-да сукин сын!
То, что было названо коридором, напоминало зрительный зал небольшого театра. Паркетный пол украшал яркий текинский ковер тончайшей ручной работы, специально вытканный для этого зала. Буфет, занимавший всю стену, был забит разноцветным хрусталем, золотыми и серебряными приборами, фарфоровой посудой. В конце зала висели три ковра-портрета. В белобородом старике в белоснежной чалме Танны Карахан узнал Шемси-муллу. Худая женщина в яшмаке и в белом платке была матерью Шатлыка. А человек с мясистыми щеками, черными бровями, острым взглядом, с каким-то важным значком на лацкане пиджака был хозяином этого дворца Шатлыком Шемсетдиновичем.
Портрет матери Шатлыка напоминал Танны тетушку Огуль-курбан, которую он перед этим навестил. Старушка сидела, обняв колени, на куске старой кошмы. Танны не срезу узнал ее, кожа да кости. В грязном рваном платке. Седые волосы, давно нечесаные, напоминали войлок под ней. В бесцветном рваном платье. Воздух в комнате настолько затхлый, что не продохнуть.
Тетушка Огулькурбан тоже с трудом узнала Танны. Заплакала, вспомнив пятерых сыновей, но глаза остались сухими. Пожаловалась на внуков.
– Иногда ложусь спать голодная, сынок. Ночами стону. Слава богу, время сейчас сытое, а мне от этого не легче. Сорок рублей пенсию дают. Сам Ашир-почта приносит, в руки мои отдает, говорит: «Ни копейки им не давай, пусть сами зарабатывают!». Но тут же у меня их отнимают. Вах, сынок, какой толк мне от этих денег! Глаза не видят, ноги не ходят. Некого в магазин послать. Утром уходят на работу, вечером возвращаются спать. Целый день одна. Вот и сейчас, на той все ушли.
Танны Карахан молча выслушал старуху, вынул из кармана сторублевку, посидел, не зная как отдать, потом положил деньги под кошму и попрощался.