Юг там, где солнце
Шрифт:
— Всё равно кончилось бы ваше предприятие, раньше ли, позже, — изобразил я голосом участие. — Всё и хуже могло получиться, уж поверьте.
— А скажите… Что теперь-то с ним будет? — потеряно спросила Вера Матвеевна. — Тюрьма?
— Ох, ну и заварила ты кашу, тётка, — не сдержавшись, сплюнул я на немытый пол. — Вы тут, в провинции, совсем, что ли, одичали? Не знаете законов, по которым живёте? Или что Держава, что плутократы, что красные — всё один хрен? Вы сами-то православная? — задал я совсем уж идиотский вопрос.
— А то как же! — с готовностью подтвердила Вера Матвеевна, — каждое воскресенье на службу…
— И, однако же, элементарных вещей
Она судорожно сглотнула, думая что-то сказать, но промолчала. Я бросил взгляд на часы. Пора завершать этот глупый разговор, всё равно больше ничего толкового она не сообщит. А интересоваться полученными за гаданье суммами — зачем это теперь? Не хватало ещё, чтобы заставили возвращать. В государственную казну, естественно. А что, вполне могут. Имущество опишут, и куда она денется с пятилетним ребёнком? В интернат ведь сдавать придётся. Такого маленького… Иначе ведь не прокормит. Ещё неизвестно, что там с Мишкой будет. Одно дело — рыдающую тётку утешить, а другое — как по правде всё сложится. Три года в спецмонастыре — это в идеале. А то могут предосторожности ради и пожизненный срок запаять. Тем более что несовершеннолетний, значит, не городским судом дело пойдёт, а через нашу узевешную судебную часть. А там же такие перестраховщики обосновались! Один подполковник Попов чего стоит… Между прочим, весьма возможно, и саму Веру Матвеевну привлекут по 209-й. Участвовала в преступном сговоре? — участвовала. Деньги с гаданий имела? — и ежу понятно.
В принципе, нас, оперативную часть, такие детали волновать не должны. Наше дело — пресечь оккультную практику, а кому какой срок навесят, на то другие коллеги имеются. Из этого следует простой вывод — можно в протоколе о деньгах и не писать. В конце концов, чем я рискую? Даже если следователи пойдут мотать клубочек — ну, недожал поручик Бурьянов, не сумел расколоть упрямую тётку. Потому что не его это дело, этого он не умеет. И вообще по «методике допроса» в своё время едва тройбан вытянул. Пускай уж лучше с автоматом за сатанистами гоняется.
— В общем, так, Вера Матвеевна, — кашлянув, подвёл я итог разговору. — Зла я вам не желаю, ситуация ваша понятная, одинокая мать, ребёнок дошкольного возраста. Но и служебные свои обязанности должен выполнять. Поэтому сделаем вот что. В протоколе я опишу всё, кроме финансовых дел. Дескать, ваш сын гадал бесплатно, люди сами как-то на него выходили, или, допустим, вы их с Мишкой сводили, по наивности, не зная, зачем. Про Елену Кузьминичну упоминать не будем, да и сама она, скорее всего, тройным узлом язык
Оказывается, пока я общался с Верой Матвеевной, сумерки плавно перетекли в ночь. Воздух не спешил расставаться с накопленным за день теплом, но уже не было того унылого, одуряющего зноя, что сегодня едва не свёл меня с ума. Душистые ароматы каких-то невидимых цветов навевали совершенно неуместное сейчас лирическое настроение, крупные переливчатые звёзды, дрожа, касались моих ресниц тонкими острыми лучиками. Млечный Путь вытянулся вдоль небосвода скрученной жгутом простынёй, в столице такого не увидишь, ещё бы — освещение достойное мегаполиса. А тут на всю улицу Заполынную пять фонарей, из которых исправны три. Ну ладно я, научили в темноте ориентироваться, но местные-то жители как? Впрочем, они спят, местные.
Наверняка и Никитич уже лёг, и когда миссия моя кончится, как бы не пришлось стучать в окно, напоминая усталому экссторожу о своём существовании. А может, и не спит Никитич, тревожится — куда подевался непутёвый парень Лёха? Так вот если подумать, обо мне давно уже никто особо не тревожился. Не о поручике Бурьянове, не о прихожанине Алексее, а просто обо мне. Разве что тётя Варя, ну, может быть, ещё и Григорий Николаевич. Ну, друзья, конечно. Хотя и они — малость из другой оперы. Ну, положим, Валька.
Впрочем, Валька вряд ли. Уже вряд ли. Надо же смотреть фактам в лицо — наши отношения идут по убывающей. Та её фраза, видимо, была не такой уж и шуткой. «Ты после работы руки моешь?» Чувствуется папино воспитаньице. Максима Павловича факт Возмездия отнюдь не радует. Это же без всякой оптики видно. И подчёркнутая вежливость со мной — цветочек с той же полянки. Но у них обоих — и у папы, и у дочки — иногда всё же прорывается. Отсюда и насчёт рук. Да, именно тогда, с того снежного февральского дня всё у нас и пошло вкривь и вкось. Хотя, может, и с самого начала так было, прав Серёга, я же в таких делах телёнок.
Так что Валька сейчас обо мне не дёргается.
Впрочем, и чего дёргаться? Вот идёт по ночной улице поручик Бурьянов, задержавший опасного тринадцатилетнего оккультиста в измазанной соком футболке и мятых шортиках. Допросивший сейчас его маму и вскоре имеющий снять первичные показания с самого преступника. Что угрожает исполнительному поручику? Разве что ноет у него зуб, не считаясь с наличием пломбы? Но это поправимо.
Хорошо я днём всё же поинтересовался, где тут местная управа, не пришлось плутать. Минут через десять я уже поднялся на высокое крыльцо и потянул на себя тяжёлую дверь. В ноздри сейчас же шибануло чем-то кирзовым, чем-то казённо-кислым. Сразу родной интернат вспомнился.
Скучающий дежурный оживился при виде столичной штучки. Видимо, давешние городовые успели уже в подробностях пересказать события.
— Ну, как дела в столице? — поинтересовался он, наполовину перевалившись худосочной грудью через барьерчик.
— Вчера вроде как стояла на месте, — сухо отозвался я. Вот уж на что меня сейчас не тянуло, так на тупой трёп в занюханной ментовке. Как была ментовкой при красных и при плутократах, так и осталась. Полицейская управа, как значится на чёрной вывеске — нет, на сей уровень здешняя контора не тянула.