Юго-Восток
Шрифт:
Сели мы с Иголкой рядком, на солнышке греемся. Чо говорить, не знаю. Сижу и потею. Штаны еще… у Кудри штаны-то дубленые, как ногу повернешь, так они и стоят колом. Но Иголка, видать, сообразила, что я человек сурьезный, не балабол, как рыжий.
— Почему в гвозди не играешь? Я осьмушку серебра на того вон поставила. Кажется, он с Асфальта? Ладно гвозди забивает.
— Да это ж Дырка!
Я пригляделся, точно — он, дурень с дыркой в горле. Я ему даже обрадовался маленько. Хорошо все-таки, что я его до конца тогда ночью не убил. Да пусть себе живет.
— Нельзя мне играть, — говорю, — я гвоздь с удара
Помолчали еще маленько. Иголка меня ягодами угостила, кислые, аж глазья в кучу сошлись. Но ничо так, ем, давлюсь, даже беседую.
— А чо ты с мужиками вашими маркитантов лечить не пошла?
— Ой, что я там забыла-то? Дедов они не лапают, пусть деды их и лечат, вот так.
— А чо, тебя лапали? — Я прям разволновался.
— Ой, лапал такой один, теперь с ложки его кормят! — Иголка стала грызть сухие груши, она вообще все время что-то ела. Я потом здорово удивлялся — как так, сама тощая, а жрет больше меня. А еще мне жутко понравилось, какая она смелая. На Факеле девки тоже смелые, крысопсу дикому дорогу не уступят, но все ж не такие дикие, что ли. На Пепел наши уж точно не полезут!
— Когда худо им, бегают, подлизываются, — злобно так пожаловалась Иголка. — А как здоровы — зубы скалят, в малинник тащат, и женатые тоже. Ой, у Рустема вон, три жены, у Тимура тоже, у Хасана, вот так. У наших тоже по две жены у многих… у папки моего к примеру. Но у нас все на виду, честно живут, по чужим-то бабам не шастают, вот так.
Я снова удивился. Уж такая Иголка девчонка, как скажет чо, так я и удивлюсь.
— Не знал я, что у ваших мужиков по две жены…
— Ой-ой, а ты небось враз обзавидовался, так?
— И вовсе нет.
— Да врешь.
— Факелом клянусь. Вовсе мне такого не надо.
Тут она грушу выплюнула и на меня сурьезно так глянула.
— А чего тебе надо-то?
— Такую как ты мне надо.
Ешкин медь, вот ляпнул же и сам напужался. Сижу, потею и боюсь, встанет, ведь и уйдет. А уйдет, все тогда, поминай как звали. Хрен ее на Пасеке отыщешь, там дебри такие, без портов останешься.
Но она не ушла. Косо так глянула, ага, ресницами помахала:
— Меня замуж за Фоку выдать хотят. Жена первая у него старая уже, родить больше не может…
Сказала так, спокойно вроде, вроде как про ерунду какую говорим. Мне аж кричать захотелось.
— Какой такой Фока? — говорю. — Как это… первая жена? А ты чо, второй женой пойдешь, ты сама согласная?
— Ой, а кто меня спрашивал-то? Фока — хозяин крепкий, два десятка ульев держит, скотину всякую. Откажусь — другую возьмет. Руки никто ломать мне не будет. Только другие уж не позовут. Баба не должна упрямой быть, так у нас положено.
— Слушай. У нас в том году две девки за пасечников пошли, и никто их во вторые жены не записывал.
— Так то южные пасечники, я ж те говорила. Наши мужики по две жены стали брать, после того как с нео лес делили, вот так. Мы еще с тобой не родились, когда лесничие с обезьянами на Пасеке воевали. Ой, много тогда парней-то сгинуло, вот и стали по две жены брать. А то бабы пустыми так и старились, вот так.
Я представил, что у меня две жены. Дык, если честно, я и одну представить особо не мог, но тут натужился весь. Вышло плохо. Одна жена вроде на Иголку похожая, ладная да умная. А вторая… вторая кривая да в чиреях вся, хромая та Варварка с Автобазы, не к ночи ее помянул. И чо мне, ешкин медь, с ими двумя делать, чтоб они рожи другу дружке не порвали? А Иголка ведь с Пасеки, пустит пчел серых, это твари такие, насмерть бьют…
— Ты чего хмурый? — Иголка пнула меня в бок. — Ой, а твердый како-ой, я чуть руку об тебя не сломала.
— Я не хмурый, — говорю, — просто я сурьезный и это… телигентовый.
— А что такое «телигентовый»?
— Ну… это когда… — Тут я крепко задумался. Слово-то шибко мудреное, мне его Любаха утром наскоро объяснила, чтоб я слишком тупым не казался. Ясное дело, что про телегу речь, а дальше… забыл.
— Телигентовый, — говорю, — это вот представь. Ежели, к примеру, девки на телеге едут, а телега, к примеру, в грязи застряла… а глубины там мужику по самые я… ну то есть вот посюда.
— По яйца, что ли? — переспросила Иголка. — Ой, так и говори.
— Ну я и говорю… Другие парни мимо пройдут себе, еще и посмеются. А ежели кто телигентовый, тот девкам поможет, на сухую землю перетащит.
— Ой-ой, это как же он им поможет, хочу я знать? — Иголка сплюнула грушу, уперла руки в боки. — Стало быть, это такой вот добрый парень, что, пока всех баб за жопы не перещупает, так и не уйдет? Лично мне вот такого не надо, вот так.
Ух, ну и девка, у меня аж в носу пересохло. С такой точно ничего не страшно, но попробуй ей поперек встать. Живо по башке или промеж ног схлопочешь, ешкин медь. Но чем больше я ее слушал, дикую такую, тем больше она мне нравилась, чо-ли. Не, я вовсе не влюбился, хотя Голова мне моргал противно так и женихом обзывался. Я на Голову вовсе не обиделся. А чо обижаться, я ж не совсем дурной, видно же — Иголка ему тоже жуть как глянулась. Потому рыжий ее вечно обзывал и смеялся, он иначе не может. Когда ему кто-то по душе, еще больше человека изводит. Вот меня, к примеру. Ну чо, меня пусть дразнит, не жалко, друг же мой лучший…
— А какого ж тебе надо? — спросил я ее, вроде как без особых антиресов.
— Ой-ой, тебе рассказать забыла! — А сама глазьями синими так и летает, так и летает. — Уж такой, что девок с телег сымать будет, мне точно не нужен. И красавца мне не надо. Мне надо…
Я ухи навострил, ага, но дослушать не успел. Откуда ни возьмись, пасечники явились. Четверо старых и двое молодых. Молодые в волчьих шкурах, здоровые такие. А старики — все с ульями на загривках. У самого бородатого улей самый большой, я такого и не видал прежде, тяжелый небось. Улей серый, вроде как седой, в паутине мазанный, вроде каменюки длинной. И пчелы в нем тоже длинные, раза в два длиньше обычных. Ну чо, пчелам-то хорошо, от человека греются. А еще говорят, со спинных ульев мед самый крепкий выходит.
— Ой, папка мой, — пискнула Иголка. И быстро-быстро добавила: — Славка, коли в другой базар не отпустят, приходи к колодцам…
Лесничий вблизях не такой уж старый оказался. И ниже меня на голову, ага. Брови только торчком, да из носа толстого волосья торчат, да горб серый бугристый на спине висит… а так, ниче такого колдовского в нем нет. Хотя наши бабы на Факеле вечно про колдовство толкуют.
— Эта вот, здорово, факельщик, — хмуро сказал носатый. — Это что, тебя, выходит, благодарить я за дочку должен?