Юго-западный ветер
Шрифт:
— Слушай, Уэлбер, смерть этой девушки могла быть несчастным случаем, но могла им и не быть. Нам с тобой надо приглядеться не только к аргентинцу, но и к другим сотрудникам с ее работы.
— Думаешь, это не несчастный случай?
— Человек случайно падает на рельсы как раз в тот момент, когда поезд только подъезжает, — такое, пусть редко, но случается. Однако чаще в таких случаях оказывается, что человека кто-то подтолкнул. В случае с Ольгой нет никаких намеков на самоубийство, разве что любой живой человек в принципе на такое способен. Так что пора поговорить с этим аргентинцем, и в то же время нужно не спускать
— Мы берем на себя это дело?
— Нет, его ведет 19-й участок. Так что сосредоточься пока на Габриэле. И назначь встречу с аргентинцем по поводу дня рождения твоего сына.
Уэлбер вышел, и Эспиноза остался в кабинете один. В который раз он смотрел на деревянную мебель в этом офисе — она появилась здесь, когда здание было передано полиции, а потом переходила по наследству к сменявшим друг друга начальникам — и в который раз задался вопросом: какое отношение вся эта обстановка имеет к нему самому? Мебель, канцелярские принадлежности, устаревший компьютер, старая пишущая машинка (которой он пользовался чаще, чем компьютером), папки, картины на стенах и некоторые — хотя иногда трудноуловимые — признаки того, что здесь размещается военная организация. На память тут же пришла Ирэн, вот она-то живет в совершенно иной обстановке.
Прежде чем покинуть помещение, Эспиноза позвонил Габриэлу домой. Он прикидывал, сколько тому требуется времени, чтобы добраться до дома, включая возможные задержки. Габриэла дома еще не было. На том конце провода встревоженный женский голос поинтересовался: «Не хотите ли что-то передать, сеньор?» — «Да, пожалуйста, передайте ему, что звонил Эспиноза. Вы можете записать мой номер телефона, сеньора. Попросите его позвонить мне, как только он придет. Спасибо».
Габриэл позвонил в десять тридцать:
— Извините, комиссар, я только вошел. Что-то случилось?
— За исключением смерти Ольги? Нет, ничего.
— Я как раз об этом и спрашиваю.
— Конечно. Ты задержался в офисе?
— Нет. Я последнее время хожу домой пешком. Вот почему поздно добираюсь.
— Ты ходишь домой из Копакабаны во Фламенго пешком каждый день?
— Да. Мне так лучше думается.
— Ты не против того, чтобы встретиться со мной завтра и поговорить о том, что ты обо всем этом думаешь? Мы можем встретиться в обед, как тогда, в первый раз. Мне не хочется отрывать тебя от работы. Сможешь подойти к двенадцати к тому же кафе?
— К…конечно. Двенадцать. Отлично.
— Ну, до завтра. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, комиссар.
Утро принесло некоторые результаты. Уэлбер сумел договориться о встрече с партнершей аргентинца на следующее воскресенье в закусочной фаст-фуд совсем неподалеку от участка. Там должен был состояться очередной день рождения, так что парочка наверняка придет, и Уэлбер сможет застать там их обоих. Он не видел в этом никакого риска для присутствующих. Все люди, опрошенные им в госпитале, подтверждали, что аргентинец был вежлив и дружелюбен.
Габриэл появился в кафе только
— Привет, комиссар. Извините, что опоздал, я не сразу смог вспомнить это кафе.
В его голосе звучали уже не детские интонации, он выглядел огрубевшим. Буквально за несколько дней Габриэл превратился из юноши в мужчину — и это было болезненное превращение.
— Привет. Садись. Ты что-то выглядишь уставшим.
— Да, так и есть. Последние несколько дней были утомительными.
— Давай прежде всего закажем что-нибудь. Я еще не обедал, да и ты наверное. Здесь выбор невелик, но кормят хорошо.
Габриэл предпочел заказать то же самое, что Эспиноза. С самого момента своего появления он смотрел на Эспинозу так, будто пытался что-то прочесть по его лицу. Было видно также, что ему не терпится чем-то поделиться, но первым заговорил Эспиноза:
— Смерть Ольги, должно быть, сильно на тебя подействовала?
— Я так и не понял, что все-таки произошло. Сначала я думал, это несчастный случай. Потом мне пришло в голову, что это может быть самоубийство. Потом вы сказали, что это, возможно, убийство. Но я не могу себе представить, чтобы кто-то мог толкнуть Ольгу под поезд.
— Я не сказал, что это убийство. Я сказал, что не исключена такая возможность.
— Все равно, в это трудно поверить.
— Ты вот сказал по телефону, что ходишь домой с работы пешком. Это далеко. И хотя ты совсем еще молодой и здоровый парень, это может быть утомительно, особенно после целого дня работы. Ты еще упомянул, что по дороге легче думается. Могу ли я поинтересоваться, а думал ли ты об Ольге во время этих прогулок?
— Конечно, но по-разному. Раньше, пока она была жива, я думал о том, что перед ней еще целая жизнь. Потом, когда я думал о ней, я опять представлял ее себе живой, но перед ней уже не было впереди целой жизни. Я могу думать о ней только как о живой, хотя и знаю, что она мертва. У нее нет ничего впереди, и с этим ничего нельзя сделать.
— Она так много для тебя значила?
— Да. Не знаю почему, но значила. Мне она нравилась, но также она меня немного пугала. Не на работе, на работе она вела себя как коллега. Но когда мы были одни, она меня пугала.
— И это было часто?
— Нет, не часто.
— А почему? Она очень милая и привлекательная девушка. Почему вы не были, как это говорят, влюбленной парой?
— Не знаю. Это может показаться смешным — ведь я уже давно вышел из подросткового возраста, — но я не уверен в том, что мы составляли пару. Во всяком случае, в том смысле, что такие люди обычно постоянно встречаются, ходят на свидания. Думаю, у нас как раз могло что-то такое начаться буквально за несколько дней до ее смерти.