Юго-западный ветер
Шрифт:
— И что вы об этом думаете?
— Ну, я привык считать себя скорее не думающим, а воображающим. Я провожу большую часть времени, что-нибудь воображая.
— Тогда вам надо было выбрать профессию писателя или рекламщика, нам, по крайней мере, за это платят.
— Разница в том, что вы используете свое воображение, а я являюсь его рабом.
Не считая той вежливой улыбки, которой она приветствовала Эспинозу при встрече, сейчас Ирэн впервые искренне улыбнулась ему и сразу стала невероятно обаятельной. И хотя Эспиноза находил ее очень привлекательной, он не мог не заметить и другую, невидимую простому глазу Ирэн, которая его пугала — и чем дальше, тем больше. То, что его настораживало в ней, это ощущение, что она нечто скрывает. Он был убежден в том, что все женщины в принципе загадочные существа, но лишь немногие из них сами это сознают, и еще меньшая часть умеет использовать эту свою власть. Такие женщины являются исключением. И он подозревал, что одно из таких исключений находится перед ним.
Их встреча продлилась не более часа, но ночь потом показалась ему долгой. После ресторана он проводил ее домой — она, оказывается, жила всего в нескольких кварталах оттуда, — однако Ирэн не пригласила Эспинозу на чашку кофе. Возможно, она и в самом деле хотела встретиться лишь в связи со смертью ее подруги.
Он пешком вернулся к ресторану, где оставил машину. На фоне чистого ночного неба хорошо вырисовывались горы, что окружали озеро. С одной стороны скала Гавеа и горы Доис Ирмаос, с другой — Корвокадо с ярко освещенной статуей Христа Спасителя. И все же, несмотря на ясный вечер, на душе лежала тяжесть.
Он вернулся домой, думая об Ирэн, о ее дружбе с Ольгой, о том, как она оказалась вовлечена в эту историю, и о том, как сразу вслед за этим Ольга трагически погибла. И наконец — чего она от него хочет?
Эспиноза погрузился в кресло-качалку, не помня уже о том, где он припарковал машину или как он дошел от машины до квартиры. Он мог бы не заметить, включен или выключен свет (в тяжелые дни ему бывало лень даже щелкнуть выключателем). Опустив руку вниз, он вдруг удивился, что под рукой он не чувствует меха собаки — той самой собаки, которую еще не приобрел. Эспиноза убрал руку и припомнил, что уже целых два дня не виделся с Алисой. Что-то загораживало ему обзор, и только тут он сообразил, что так и не открыл жалюзи. Но не стал вставать и открывать, поленился даже протянуть руку и включить висевшую рядом лампу. Он думал о красоте Ирэн, о счастливом детстве Алисы, о Соседе, который еще совсем младенец, об Ольге, умершей под колесами поезда. Эспиноза незаметно для себя задремал и проснулся чуть погодя все еще на том же кресле-качалке. На кровать он перебрался где-то посреди ночи, при этом все тело у него ломило от неудобного положения на кресле, ноги затекли, а в голове забрезжило понимание этого доселе не понятного ему выражения — «средний возраст».
Эспиноза опять вышел поздно и не встретил Алису. Когда он пришел в участок, первым, кто ему позвонил, оказался Габриэл.
— Комиссар! Это ужасно, мы только вчера узнали на работе. Я в шоке! Не знаю, что и думать.
— Извини, но ты не можешь припомнить, не была ли она последнее время в подавленном настроении, в депрессии?
— Нет. На самом деле… она была счастлива.
— Она звонила тебе перед выходом из дома?
— Нет. Не звонила. Она никогда мне не звонит.
— Когда ты пришел на работу?
— Как всегда, около девяти. А почему вы спрашиваете?
— Потому что это могло быть самоубийство, и все, что она могла сказать тебе по телефону, могло бы нам помочь.
— И что теперь?
— Теперь расследование, это в 19-м окружном участке, в Тижуке. Ольгина смерть вне нашей юрисдикции.
— Расследование?
— Когда кто-то умирает при подобных обстоятельствах, всегда открывают дело, чтобы выяснить, не было ли там состава преступления.
— Что вы подразумеваете? Это что, было не самоубийство?
— Мы не уверены.
— Это мог быть несчастный случай?
— Ну, да, это один из вариантов.
— Каких вариантов?
— Когда человек умирает под колесами поезда, то в этом может быть виноват сам человек, или замешано какое-то третье лицо, или же это может быть происшествие, вроде «поскользнулся на банановой корке». Маловероятно, но не исключено.
— Вы считаете, это может быть не самоубийство? Что кто-то мог ее толкнуть?
— Возможно.
— Но кто мог это сделать?
— Я как раз хотел задать тебе тот же самый вопрос. Вы были с ней друзьями и коллегами. Не знаешь ли ты кого-либо, кто мог желать ей смерти? Это на случай, если мы убедимся, что это сделано неким третьим лицом.
— Никто! Абсолютно никто! Действительно, совершенно никто.
— Ну, значит, этот вариант мы отбрасываем.
— О! Конечно! Это совершенно абсурдно. Никто. Я поговорю с вами позже.
Эспинозе сообщили результаты вскрытия по телефону еще до того, как прислали отчет. Ольга не была пьяна, не принимала наркотики, нормально позавтракала. Позже эксперты должны были еще дать заключение о характере ран — все ли они произошли от столкновения с поездом.
Не прошло и часу, как вновь позвонил Габриэл.
— Комиссар, извините за то, что опять вас беспокою. Но вы сказали, что начнется расследование?
— Да, в 19-м участке.
— Вы хотите сказать… что возможно… может быть…
— Что тебя, возможно, вызовут как свидетеля?
— Да…
— Вряд ли. Нет причин. Или ты хочешь сказать, что есть?
— Нет, конечно, но поскольку мы встречались…
— Наш разговор не был официальным, как мы и договаривались. Так что все, что ты мне рассказал, я не буду передавать комиссару того участка, разве только окажется, что это сможет пролить свет на обстоятельства смерти.
— Вы думаете, это важно?
— Нет, на данный момент нет. А ты как думаешь?
— Нет, конечно! Но вам лучше, чем мне, известно, что такое полицейские. Они подозревают всех! Они могут связать нашу беседу со смертью Ольги.
— А тут есть какая-то связь?
— Нет, конечно, нет.
— Тогда тебе и нечего беспокоиться.
— Спасибо, сеньор! Вы были со мной очень терпеливы. До свидания.
Габриэла не столько волновала смерть подруги, сколько возможность быть привлеченным к полицейскому дознанию, что Эспинозу отнюдь не удивило. У большинства людей о полиции такое мнение, что нет ничего странного, когда вместо того, чтобы горевать, они проявляют беспокойство, особенно если речь может идти об убийстве.
К вечеру в участок вернулся Уэлбер.
— Вышел на аргентинца, — сообщил он, радостно потирая руки. — Мне удалось получить номер его телефона у служащей в раковом госпитале. Я позвонил и оставил на автоответчике свой номер. Сегодня удалось поговорить с той женщиной, которая является его помощницей или деловым партнером. Она отнеслась ко мне с крайней подозрительностью и долго выспрашивала, кто именно рассказал о них и кто дал этот номер телефона, ну и так далее. Я наврал, что видел их кукол на дне рождения сына моего друга, и сказал, что хочу договориться о дне рождения моего сына. По-моему, она не очень-то мне поверила. Сказала, что передаст это Идальго — он использует это имя — и перезвонит мне. Я старался быть осторожным, чтобы их не спугнуть.