Юлиан отступник (Христос и Антихрист - 1)
Шрифт:
– Не богохульствуй!
– в негодовании воскликнул Феойа, епископ Мармарикский.- Доколе же прострется, братья мои, сатанинская дерзость еретиков?
– Сладкоречием своим,-добавил наставительно Софроний, епископ Помпеополиса,- не вводи в заблуждений простодушных.
– Укажите мне на какие-нибудь философские доводы - и я соглашусь. Но крики и ругательства доказывают только бессилие,- возразил Аэтий спокойно.
– В Писании сказано...-Начал было Софроний.
– Какое мне дело до Писания? Бог дал разум людям, чтобы познавать Его. Я верю в диалектику, а не в букву Писания. Рассуждайте со мной, придерживаясь категорий и силлогизмов Аристотеля.
И с презрительной улыбкой завернулся он в свой дьяконский стихарь, как Диоген в цинический плащ.
Некоторые епископы уже начали приходить к общему исповеданию, друг Другу уступая, как вдруг вмешался в разговор их арианин, Нарцисс из Нерониады, знаток всех соборных постановлений, символов и канонов, человек, которого не любили, обвиняли в прелюбодеянии, лихоимстве, но все-таки уважали за ученость: - Ересь!
– объявил он епископам кратко и невозмутимо.
– Как ересь? Почему ересь?
– произнесло несколько голосов.
– Объявлено сие ересью еще на соборе в Ганграх Пафлагонских.
У Нарцисса были маленькие косые глаза, сверкавшие злобным блеском, такая же злобная и кривая улыбка на тонких губах; волосы, с проседью, жесткие, как щетина; казалось, все черты лица его перекосились от злобы.
– В Ганграх Пафлагонских!- повторили епископы в отчаянии.-А мы и забыли об этом соборе... Что же делать, братья?
Нарцисс, обводя всех косыми глазами, торжествовал.
– Господи, помилуй нас, грешных!-восклицал добрый и простодушный епископ Евзой.-Ничего не разумею. Запутался. Голова кругом идет: o^oowlOg, o^olovalog, единосущный, неединосущный, подобья. Ипостаси - в ушах звенит от греческих слов. Хожу как в тумане и сам не знаю, во что верю, во что не верю, где ересь, где не ересь. Господи Иисусе Христе, помоги нам! Погибаем в сетях дьявольских!
В это мгновение шум и крики умолкли. На амвон взошел один из придворных любимцев императора, епископ Урзакий Сингидонский; в руках держал он длинную пергаментную хартию. Два скорописца перед раскрытыми книгами приготовились записывать прения собора, очинив тонкие перья из египетского тростника - каламуса. Урзакий читал повеление императора, обращенное к епископам:
"Констанций Победитель Триумфатор, досточтимый и вечный Август- всем собравшимся в Медиолане епискепам".
Он требовал от собора низложения Афанасия, патриарха Александрийского, в грубых и непристойных словах; называл всеми чтимого, святого старца "негоднейшим из людей, изменником, сообщником буйного и гнусного Максенция".
Придворные льстецы - Валент, Евсевий, Аксентий стали подписывать хартию. Но в толпе послышался ропот:
– Окаянная прелесть, велемудрые ухищрения арианских христоборцев! Не дадим патриарха в обиду!
– Кесарь называет себя вечным. Никто не вечен кроме Бога. Кощунство!
Последние слова явственно услышал Кодстанций, стоявший за ковром.
Вдруг отдернул он завесу и вступил в залу собора. Копьеносцы окружали его. Лицо императора было гневно. Наступило молчание.
– Что это? Что это?
– повторял слепой старец Озий; на лице его были недоумение и тревога.
– Отцы!-начал император, сдерживая гнев.-Позвольте мне, служителю Всеблагого, довести, под Промыслом Его, ревность мою до конца. Афанасий, мятежник, первый нарушитель вселенского мира... Опять послышался ропот в толпе.
Констанций умолк и с удивлением обвел глазами епископов. Чей-то голос произнес: - Гнусную арианскую ересь анафематствуем!
– Вера, на которую восстаете вы,-возразил император,- наша вера. Если она еретическая,- почему же Господь Вседержитель даровал нам победу над всеми нашими супостатами - Констаном, Ветранионом, Галлом, буйным и гнусным Максенцием? Почему сам Бог вложил в нашу священную десницу державу мира?
Отцы безмолвствовали. Тогда придворный льстец, Валент, епископ Мурзийский, наклонился с подобострастным смирением:
– Бог откроет истину мудрости твоей, боголюбезнейший владыка! То, во что ты веруешь, не может быть ересью. Недаром Кирилл Иерусалимский видел чудотворное знамение на небе в день твоей победы над Максенцием,крест, окруженный радугой.
– Я так хочу!
– прервал его Констанций, подымаясь.-Афанасий будет низложен властью, данной нам от Бога. Молитесь, дабы прекратились наконец всякие распри и словопрения, уничтожена была злоименная и человекоубийственная ересь сабеллиан, приверженцев негоднейшего Афанасия, воссияла же в сердцах у всех истина... Вдруг лицо его побледнело; слова замерли на губах.
– Что это? Как пустили?..
Констанций указывал на высокого старика, с лицом суровым и величественным: то был гонимый и низложенный за веру Пиктавийский епископ Иларий, один из злейших врагов императора-арианина. Он самовольно пришел на собор, может быть, думая найти мученическую смерть.
Старик поднял руку к небу, как будто призывая проклятие на голову императора, и громкий голос его раздался в тишине собора:
– Братья, се грядет Христос, ибо Антихрист уже победил. Антихрист-Констанций! Не по хребту ударяет нас, а ласкает по чреву; не в темницы бросает, а прельщает в царских чертогах. Кесарь, слушай: говорю тебе то, что сказал бы Нерону, Декию, Максимиану, явным гонителям церкви: ты - убийца не человеков, а самой Любви Божественной! Нерон, Декий, Максимиан более служили Богу, чем ты: при них мы побеждали дьявола; при них лилась кровь мучеников, очистившая землю, и мертвые кости творили чудеса. А ты, свирепейший, убиваешь, но не даешь нам славы смерти! Господи, пошли нам явного мучителя, нелицемерного врага, подобного Нерону и Декию, дабы благодатное и страшное орудие гнева Твоего воскресило церковь, растленную лобзаниями Иуды-Констанция!.. Император поднял руку в ярости: - Схватить, схватить его-и мятежников!-проговорил он, задыхаясь и указывая на Илария.
Палатины и щитоносцы бросились на епископов. Произошло смятение. Сверкнули мечи.
Илария, с грубыми оскорблениями, срывая омофор, епитрахиль и фелонь, потащили воины.
Многие в ужасе, устремляясь к дверям, падали, давили и топтали друг друга.
Один из юношей-скорописцев вскочил на окно, желая выпрыгнуть на двор, но воин уцепился за длинную одежду его и не пускал. Стол с чернильницами опрокинули, и красные чернила разлились по синему яшмовому полу. При виде этой багровой лужи стали кричать: - Кровь! Кровь! Бегите! Другие вопили:
– Смерть врагам благочестивейшего августа! Пафнутий громовым голосом возглашал, увлекаемый двумя легионерами:
– Признаю собор Никейский, ересь арианскую анафематствую! Многие продолжали кричать: - Единосущный! Другие:
– Да не будет сего! Подобносущный! Третьи:
– Несходный, сиречь, аномэон, аномэон!-Умолкните, богоненавистники!
– Анафема!
– Да извергнется! Собор в Никее!
– Собор в Сардике!
– В Ганграх Пафлагонских!
– Анафема!
Слепой Озий сидел неподвижно, всеми забытый, на своем почетном епископском кресле, и шептал чуть слышно: