Юлиан отступник (Христос и Антихрист - 1)
Шрифт:
Согнувшись, нес он на плечах своих старца Дидима. Через несколько минут они достигли тайного выхода в каменоломню и оттуда - в Кампанию.
Вернувшись домой, Арсиноя поспешно раздела и уложила в постель Мирру, все еще не приходившую в себя.
В слабом мерцании зари, стоя на коленях, старшая сестра долго целовала неподвижные, худые и желтые, как воск, руки девочки. Странное выражение было на лице спящей. Никогда еще не дышало оно такою непорочной прелестью. Все ее маленькое тело казалось прозрачным и хрупким, как слишком тонкие стенки алебастровой амфоры, изнутри озаренной огнем. Этот огонь должен был потухнуть только с жизнью Мирры.
Поздно вечером, в болотистом дремучем лесу, недалеко от Рейна, между военным укреплением Tres Tabernae Три Таверны (лат.). и римским городом Аргенторатум, недавно завоеванным аламанами, пробирались два заблудившихся воина: один неуклюжий исполин с волосами огненного цвета и ребячески простодушным лицом, сармат на римской службе, Арагарий, другой - худенький, сморщенный, загорелый сириец, Стромбик.
Среди стволов, покрытых мхом и грибными наростами, было темно; в теплом воздухе падал беззвучный дождь; пахло свежими листьями берез и мокрыми хвойными иглами; где-то вдали куковала кукушка. При каждом шелесте или треске сухих веток Стромбик в ужасе вздрагивал и хватался за руку спутника.
– Дядя, а дядя!
Арагария называл он дядей не по родству, а из дружбы: они были взяты в римское войско с двух противоположных концов мира; северный прожорливый и целомудренный варвар презирал сирийца, трусливого, сладострастного и умеренного в пище и питье, но, издеваясь, жалел его, как ребенка.
– Дядя!-захныкал Стромбик еще жалобнее.
– Чего скулишь? Отстань!
– Есть в этом лесу медведи? Как ты думаешь, дядя?
– Есть,- отвечал Арагарий угрюмо.
– А что ежели мы встретим? А?
– Убьем, сдерем кожу, продадим и пропьем.
– Ну, а если не мы - его, а он нас?
– Трусишка! Сейчас видно, что христианин.
– Почему же христианин непременно должен быть трусом?
– обиделся Стромбик.
– Да ведь ты сам мне говорил, что в вашей книжке сказано: "ударят тебя в левую щеку - подставь правую".
– Сказано.
– Ну, вот видишь. А ежели так, то и воевать не надо: враг тебя в одну щеку, а ты ему другую. Трусы вы все вот что!
– Цезарь Юлиан - христианин, а не трус,- защищался Стромбик.
– Знаю, племянничек,-продолжал Арагарий,-что вы умеете прощать врагам, когда дело дойдет до сражения. Эх, мокрые курицы! У тебя и весь живот-то не больше моего кулака. Луковицу съешь - сыт на целый день. Оттого у тебя кровь, как болотная жижа.
– Ах, дядя, дядя,- промолвил Стромбик укоризненно,- зачем ты напомнил о еде! Опять засосало под ложечкой. Миленький, дай головку чесноку: я знаю, у тебя осталась в мешке.
– Если я тебе последнее отдам, завтра мы в этом лесу оба с голоду подохнем.
– Ой, тошно, тошно! Если сейчас не дашь, ослабею, упаду и тебе придется меня на плечах нести.
– Ну тебя к черту,-ешь!
– И хлебца, хлебца!
– молил Стромбик. Арагарий отдал другу последний кусок солдатского сухаря с проклятием. Сам он вчера вечером наелся, по крайней мере, на два дня, свиным салом и бобовою квашнею.
– Тише,- проговорил он, останавливаясь.- Труба! Недалеко от лагеря. Надо держать к северу. Не медведей боюсь,- продолжал Арагарий, задумчиво, немного помолчав.,- а центуриона.
Воины прозвали в шутку этого ненавистного центуриона Cedo Alteram - Давай-Новую, потому что он кричал с радостным видом каждый раз, когда в руках его лоза, которою он сек провинившегося солдата, ломалась: Cedo Alteram! Эти два слова сделались кличкою.
– Я уверен,-произнес варвар,-Подай-Новую сделает с моей спиной то же, что дубильщик с бычачьей кожей. Скверно, племянничек, скверно!
Они отстали от войска, потому что Арагарий, по своему обыкновению, напился пьян до бесчувствия в ограбленном селении, а Стромбика избили: маленький сириец хотел насильно добиться благосклонности красивой франкской девушки; шестнадцатилетняя красавица, дочь убитого варвара, дала ему такие две пощечины, что он упал навзничь,- и потом истоптала его своими белыми могучими ногами. "Это не девка, а дьявол,- рассказывал Стромбик; - я только ущипнул ее, а она мне едва все ребра не переломала".
Звук трубы становился явственнее.
Арагарий нюхал ветер, как ищейка. Потянуло дымом: должно быть, близко были костры римского лагеря.
Сделалось так темно, что они едва различали дорогу; тропинка исчезла в болоте; они прыгали с кочки на кочку. Подымался туман. Вдруг с огромной ели, у которой ветви увешены были мхом, похожим на пряди длинных седых волос, что-то вспорхнуло, с криком и шелестом. Стромбик присел от испуга. То был тетерев. Они совсем заблудились. Стромбик влез на дерево.
– Костры к северу. Недалеко. Там большая река.
– Рейн! Рейн!
– воскликнул Арагарий.- Идем скорее!
Они начали пробираться между вековыми березами и елями.
– Дядя, тону!-захныкал Стромбик.- Кто-то меня за ноги тащит. Где ты?
Арагарий с большим трудом помог ему выйти из болота и, ругаясь, взял себе на плечи. Сармат ощупал ногами старые полусгнившие бревна гати, проложенной римлянами.
Гать привела их к большой дороге, недавно прорубленной в лесу войсками Севера, полководца Юлиана.
Варвары, чтобы пересечь дорогу, завалили ее, по своему обыкновению, срубленными стволами.
Пришлось перелезать через них; эти огромные беспорядочно наваленные деревья, иногда гнилые, только сверху покрытые мхом и рассыпавшиеся от прикосновения ноги, иногда твердые, вымокшие от дождя и скользкие, затрудняли каждый шаг. И по таким дорогам, под вечным страхом нападения, должно было двигаться тринадцатиты
сячное войско Юлиана, которого все полководцы императора, кроме Севера, изменнически покинули.
Стромбик хныкал, привередничал и проклинал товарища:
– Не пойду дальше, язычник! Лягу в болото и сдохну; по крайней мере лица твоего окаянного не увижу. У, нехристь! Сейчас видно, что креста на тебе нет. Христианское ли дело,-шляться по таким дорогам ночью? И куда лезем? Прямо под розги богопротивному центуриону. Не пойду я дальше!..