Юлий Цезарь
Шрифт:
Цезарь тотчас понял, что лучшим средством уничтожить возрождающиеся надежды консерваторов будет немедленно разбить новую африканскую армию помпеянцев. Но он понял также, что ему нельзя вновь уехать из Италии, не попытавшись несколько изменить внутреннее положение, ставшее таким запутанным и опасным по причине его неопределенной политики. Если он будет продолжать ее, то не рискует ли потерять всю свою популярность в низших классах, не приобретя доверия высших? Занятый этой опасностью, раздраженный новой войной, являвшейся наградой за его умеренность, Цезарь до своего отъезда хотел возвратиться к популярной политике и показать ясно свое намерение помочь бедным классам, которые могли дать ему легионариев, выборщиков и непобедимую силу популярности. В то время как все ждали, что он наградит Антония и накажет Долабеллу, он публично выразил свое расположение к последнему и свое недовольство виновником ужасных преследований, в которых погибло 800 плебеев. Он дошел даже до того, что утвердил часть предложений Долабеллы: не всеобщее уничтожение долгов, но снижение квартирной платы до уровня 2000 сестерциев в Риме и 500 сестерциев в других городах Италии. [773] Он отказался принять назначение себя консулом на пять лет, [774] запретил законом отдавать в залог более определенной части земельной собственности, принудил капиталистов помещать часть их капиталов в земельные имущества, [775] ввел обязательные займы у богатых частных лиц и у городов, [776] а также произвел несколько конфискаций, пустив в продажу имущество многих граждан, погибших в междоусобную войну, в том числе имущество Помпея. [777] Это было одновременно местью непримиримым, предупреждением колеблющимся и финансовой мерой для получения денег. Дело в том, что Антоний приобрел дворец Помпея с намерением не платить за него и тотчас же наложил руку на художественные коллекции, мебель и хорошо устроенные погреба. Наконец, Цезарь председательствовал
773
Plut. Ant., 10; Dio, XLII, 51; Sueton, Caes., 38.
774
Это предположение Зумпта (S. R., 221) кажется мне вероятным.
775
Tacit, Ann., VI, 16.
776
Dio, XLII, 50; Cornel. Nep., Att., 7.
777
Dio, XLII, 50; Plut., Ant, 10.
778
Lange, R. ., III, 433.
779
Dio, XLII, 52–55.
780
Schmidt, B. W. C, 233.
781
(Caesar), Bell. Afr., 1.
782
Ibid., 2.
ТРИУМФЫ ЦЕЗАРЯ
Это новое возвращение к популярной политике должно было иметь очень важные последствия. С одной стороны, оно положило конец всякой надежде на примирение между Цезарем и консервативными классами. Последние, в сущности, должны были еще раз удивиться умеренности Цезаря, удовольствовавшегося продажей имений своих павших врагов. Но настроение было таким смутным и раздраженным, что конфискация имущества Помпея была воспринята как акт чудовищной мстительности и тирании и вызвала громкие отклики. Правое крыло цезарианской партии было весьма недовольно неожиданным обращением Цезаря с Антонием и с Долабеллой. Таким образом, месяцы, которые Цезарь провел на войне в Африке, казались высшим италийским классам долгими и беспокойными. Всех очень озаботили намерения Цезаря. Что сделает он, когда узнает о крайнем упорстве помпеянцев? Продажа имущества прежних сторонников Помпея, закон о наемной плате, милость, оказанная Долабелле, были дурными предзнаменованиями. Правда, с начала 46 года Цезарь не был уже диктатором, [783] но не заставит ли он дать себе новые полномочия после победы, которая казалась вполне обеспеченной? Подобно тому как весной небо сразу меняется и по земле пробегает тень, когда на солнце находит густое облако, затем снова появляется веселый свет, опять сменяемый тенью, точно так же в душе Италии шли друг за другом эти тучи меланхолии; тень от них мы видим еще и теперь, после стольких столетий, в книгах, написанных в эти месяцы; и она, эта тень, является самым утонченным истолкователем идей и чувств высших классов. Цицерон, ободренный Брутом, с которым он был связан тесной дружбой, забыв о случившихся во время киликийского проконсульства неприятностях, снова взялся за перо. В начале 46 года он начал писать в форме платоновского диалога между Брутом, Аттиком и собой историю латинского красноречия, известную под названием «Brutus seu de clans oratoribus». Но история литературы не могла отвлечь его ум от занятий политикой; и хотя в начале диалога Аттик заявляет, что «говорить о политике не будут», [784] намеки и сожаления дают чувствовать себя при каждом удобном случае. С первых страниц чувствуется скорбь, причиненная Цицерону вновь начавшейся гражданской войной, которая заставляет его завидовать участи Гортензия, умершего ранее, чем он увидел форум опустевшим и немым. [785] Далее Брут воздает горячую хвалу первому консулу республики, который разрушил монархию и от которого по отцовской линии, как доказывает Аттик, большой любитель археологии, происходит и сам Брут. [786] Затем хвалят Марцелла, консула 51 года, врага Цезаря, удалившегося в свое митиленское изгнание подальше от «общих и роковых бедствий». [787]
783
Zumpt (S. R., 211), мне кажется, прав, доверяя словам Диона (XLII, 20), по которым выходит, что вторая диктатура была дана Цезарю не на неопределенное время, а только на 47 год; следовательно, 1 января 46 года он не был уже диктатором. Зачем бы ему в апреле 46 года доверили бы звание диктатора на десять лет, если бы он уже был диктатором на неопределенное время? Кроме того, мы имеем монеты 46 года (Cohen, п. 2, 3), где Цезарь называется только Cons. III, a Fasti Capitolini (С. I. L., I2, p. 21) не упоминают о диктатуре Цезаря в 46 году.
784
Cicero, Brut., III, 11.
785
Ibid., I, 4; II, 6.
786
Ibid., XIV, 53.
787
Ibid., LXXI, 250.
Но Цицерон успел написать только половину своей книги, когда из Африки пришло известие, что война окончилась 6 апреля выигранной Цезарем битвой при Taпce. На этот раз последний не был склонен к милосердию. Фавст Сулла, Л. Афраний и Г. Юлий Цезарь, попавшие в его руки, были казнены. Л. Манлий Торкват, М. Петрей и Сципион кончили самоубийством. Только Лабиену и Гнею Помпею удалось бежать в Испанию, а Катону — в Утику. Итак, печальные предчувствия писателя были подтверждены фактами: убийства начались! Остатки консервативной партии собирались в молчании, чтобы оплакивать своих потерянных друзей и гибель республики. Для наиболее честолюбивых сторонников Цезаря эта победа явилась поводом заставить декретировать ему, как и опасались благоразумные люди, самые чрезвычайные полномочия: десятилетнюю диктатуру, цензорское достоинство под названием praefectura morum, [788] право предлагать кандидатов в народные трибуны и эдилы. [789] Впечатление было ужасное. Никогда самые крайние пессимисты не предполагали такой дерзости. Особенно чудовищной и почти монархической тиранией казалась десятилетняя диктатура людям, которым традиция внушила столь сильную ненависть к абсолютной власти и единоличным продолжительным, безответственным должностям. [790] Нельзя было больше сомневаться: эта диктатура будет сопровождаться правлением котерии, конфискациями и насилиями. Однако было невозможно противиться ей: левое крыло в партии Цезаря, видимо, с каждым днем приобретало все большее влияние и хотело увеличить власть своего вождя, чтобы вместе с тем увеличить свою собственную. Эта клика вместе с несколькими фанатичными поклонниками и многочисленными льстецами, окружившими человека, который, подобно Сулле, стоял с этих пор во главе всех войск Империи, навязывала свою власть сенату, комициям, а также наиболее умеренным сторонникам Цезаря, внутренне не одобрявшим всего происходившего, но не смевшим открыто противиться этому.
788
Dio XLIII, 14; см.: Mommsen (С. I. L., I2, p. 41).
789
Dio, XLIII, 14; выражения Диона сами по себе неясны, но из сравнения их с XLIII, 45, где рассказывается о новых полномочиях, приобретенных Цезарем после Мунды, мне кажется возможно вместе с Stobbe (Die Candidati Caesaris в Phil, 27, с. 94) утверждать, что таково было содержание закона.
790
Ibid., 15.
Книга Цицерона становилась более и более меланхоличной. Когда Брут упоминает Л. Манлия Торквата, Цицерон замечает ему, что следует умолкнуть: «Печальна память о прошедших несчастьях, но еще печальнее ожидание несчастий грядущих». [791] И Цицерон снова завидует участи Гортензия. Он сожалеет, что его земное странствование оканчивается в этой «ночи республики», и жалеет Брута, который так молод и увидит еще большие бедствия. [792] По мере приближения к концу книга делается все мрачнее. Письма, написанные в эти месяцы Цицероном к Варрону, также полны скорби. [793] Семейные печали угнетали его так же, как общественные бедствия. Его милая Туллия не могла больше жить с Долабеллой; неизвестные мотивы вызвали между Теренцией и им одну из тех странных ссор между старыми супругами, в которых по временам прорывается старческое раздражение, так что Рим едва не увидал одновременно разводов и отца и дочери. [794] Теперь, когда жаркие споры на форуме и в сенате, высокие порывы честолюбия и удовольствие быть видным лицом не занимали более его мыслей, тоска относительной бедности, в которую он впал, и домашние затруднения нависли над ним и отняли у него энергию, необходимую для борьбы. Он мог найти утешение, только отдаваясь своим любимым занятиям, стараясь разрешить многочисленные вопросы римской истории, которые ему предлагал Аттик, большой любитель археологии, между делом собиравший материалы для написания анналов Рима. Единственным удовлетворением для него в эти столь мрачные дни было уважение, выказываемое ему самыми выдающимися и образованными лицами из партии Цезаря, почти ежедневно приглашавшими его на свои пиры. [795] Гирций даже просил его давать себе уроки красноречия и давал в его честь прекрасные обеды [796] вместе с Долабеллой, сохранившим дружбу старика, несмотря на его вину перед Туллией. Своим очарованием он сумел заставить старого оратора простить свое поведение, как умел добиться прощения у Цезаря, у всех знакомых мужчин и особенно у всех женщин. [797] Ослабев от лет и печалей, Цицерон для развлечения принимал приглашения, хотя время от времени чувствовал угрызения совести, когда события напоминали ему о несчастной катастрофе, в которой погибло столько его друзей, в числе которых самым последним был Катон.
791
Cicero, Brutus, LXXVI, 266.
792
Ibid., XCVI, 336 сл.
793
Cicero, F., IX, 1–7.
794
Первое упоминание о несогласиях с Теренцией обнаруживается в письме Цицерона от 5 июня 47 года (., XI, 16, 5). Письмо Цицерона (F., IV, 14, 3) представляло разрыв как уже непоправимый. Развод произошел в конце 47 года или в начале 46-го. См.: Schmidt (В. W. С, 239). Основания для развода неясны: кажется, здесь был замешан вольноотпущенник Филотим.
795
Cicero, F., IX, 7, 1; IX, 16, 2.
796
Ibid., IX, 16, 7.
797
См.: Cicero, ., VI, 6, 1.
Старый аристократ окончил свою жизнь с тем же упрямством, с каким жил. Получив поручение защищать Утику, после битвы при Tance он понял, что всякое сопротивление бесполезно. Не желая принимать прощения от Цезаря, он однажды, спокойно приведя в порядок свои дела и простившись со своим сыном, удалился в свою комнату, долго читал Федона, а потом вонзил меч себе в грудь. Его нашли уже в агонии. [798]
798
Plut, Cato Ut, 66 сл.; Dio, XLIII, 10 сл.; App., В. С, II, 98 сл.
Присоединив к Империи царство Юбы и собрав значительную контрибуцию, Цезарь 13 июня выехал из Утики. 16 июня он высадился в Каралах (совр. Cagliari), где оставался до 27 июня и откуда послал Гая Дидия и солдат в Испанию преследовать последние остатки врага. Дули встречные ветры, и он смог вернуться в Рим только 25 июля. [799] Немедленно по прибытии он произнес одну речь к народу, а другую — к сенату, в которых восхвалял размеры завоеванной в Африке области, ее плодородие, изобилие хлеба, которым она могла снабжать Рим. Он утверждал, что его правление не будет тираническим и что он будет только вождем народа. [800] Он не принял немедленно полномочий диктатора на десятилетний срок, [801] удовольствовавшись званием консула, а также избирательной властью и praefectura morum.
799
(Caesar), Bell. Afr., 98; Dio, XLIII, 14.
800
Dio, XLIII, 15; Plut, Caes., 55.
801
Мне кажется, что разрешить все вопросы, относящиеся к третьей диктатуре Цезаря, можно, только предположив, что Цезарь принял пост диктатора, предложенный ему после битвы при Tance, лишь в конце 46 года, но ранее 1 января 45 года, хотя Моммзен (С. I. L., I2, р. 42) предполагает противное. Дион (XLIII, 1) утверждает, что в 46 г. до P. X. Цезарь был в третий раз диктатором и консулом, но это утверждение опровергается свидетельством Капитолийских Фаст (С. I. L., I2, р. 28), ничего не говорящих о диктатуре в 46 г.; в то же время они указывают, как и монеты 46 г. (Cohen, п. 34, 36, п. 15, 17), что Цезарь в третий раз был диктатором в 45 г., а в четвертый — в 44 г. Итак, третья диктатура была в 45 г. С другой стороны, есть монеты 46 г. (Cohen, п. 4), на которых Цезарь назван диктатором; но даже принимая остроумное рассуждение Цумпта (S. R., 215), который тщился доказать, что они отчеканены в 47 г., из (Caesar) Bell. Hisp., II: dictator tertior consul designates quarto… следует, что Цезарь принял пост диктатора незадолго до конца года, отправляясь на испанскую войну. Это объясняет, почему составители Fasti Capitolini ничего не говорят о диктатуре 46 г.
Но если эти речи были и недурны, то многие ожидали фактов с большим беспокойством, слагающимся из зависти, старой ненависти и нового страха, что огромные, только что предоставленные Цезарю полномочия могут быть еще более увеличены. Теперь, когда мир был установлен, некоторые даже надеялись на реставрацию республиканских учреждений; большинство, однако, страшилось открытой насильственной и склонной к грабежу тирании. Скоро и те, и другие заметили свою ошибку. Цезарь не был ни сладострастным скептиком, как Сулла, ни дилетантом, как Помпей. Это был беспокойный и пылкий дух, для которого были необходимы лихорадочная деятельность, сильные эмоции и упорная работа. После стольких лет волнений и усилий для выполнения своего достопамятного дела он мог наконец командовать армией, раздавать государственные должности доверенным лицам и располагать крупными суммами денег. Как тяжело ему было бы возвратиться к частной жизни и отказаться от реализации великих замыслов, которыми был полон его дух!
Но даже если бы он хотел отказаться от верховной власти, он не смог бы сделать этого. Цезарь был, так сказать, пленником своей собственной победы. Он, подобно Сулле, одерживая победы, возбуждал в массах самую сильную и самую опасную страсть хвоей эпохи — алчность, обещая солдатам горы и моря, привилегии, территории, деньги, нагромождая обещания в Испании на обещания в Аримине, обещания в Брундизии — на обещания в Испании, а на обещания в Брундизии — новые и еще большие обещания, данные после поражения при Диррахии. Все теперь доверяли ему, уверенные в нем благодаря молве о его чудесной щедрости. Теперь он мог отказаться от всех других своих слов под предлогом, что они были ложью, сказанной, чтобы одурачить веривших ей глупцов; но он должен был какой бы то ни было ценой сдержать обещания, данные тридцати или сорока тысячам людей, покинувших врага, чтобы перейти к нему, и которые уже три года мечтали лишь о том, чтобы спокойно поселиться на землях, где они могли бы пользоваться обещанными им деньгами. Последние мятежи легионов показали, что пытаться играть с этими массами, крайне возбужденными его обещаниями и гражданской войной, значило бы вызвать военную революцию, в которой Цезарь погиб бы первым. Подобно Сулле, он был лично ответствен за сделанные им обещания и за допущенные им химерические надежды. Подобно Сулле, он не мог раньше, чем вознаградит своих сторонников и солдат, отказаться от верховной власти, которая была единственным действенным средством, чтобы сдержать свои обещания.
Те, кто надеялся, что Цезарь мог бы сложить тогда свои полномочия, ошибались; равно ошибались и те, кто ожидал насилий новой тирании, подобной тирании Суллы. Цезарь, конечно, имел основание негодовать на остатки помпеянской партии и на высшие классы Рима за их неискренность со времен Фарсальской битвы. Он не стеснялся во время триумфов обнаруживать дурное расположение духа. Триумфов было четыре и продолжались они четыре дня: первым был триумф победы над галлами, вторым — над египтянами, третий — над Фарнаком, четвертый — над Юбой. Во время последнего триумфа Цезарь показал оружие, отнятое у римлян, и карикатуры на своих главных врагов, в том числе на Катона. Если Цезарь не заботился скрывать своего отвращения к римской знати и своего намерения опираться на народные классы и пришел, таким образом, к решению управлять республикой, не считаясь с претензиями и предрассудками консервативных классов, то он очень хорошо знал, что ему не удалось выполнить и десятой части того, что сделал Сулла. Одна из самых крупных ошибок, допускаемых всеми историками Цезаря, состоит в уверенности, что после Фарсалы и Тапса положение Цезаря было очень прочным, что он был всемогущим распорядителем государства и всего римского мира. В действительности он не был ничем подобным. Сулла спас всю Империю от неминуемой гибели и избавил целый класс граждан от политического уничтожения, а Цезарь был просто победителем в междоусобной войне, порожденной в желавшей мира стране соперничеством двух политических котерий. Он не имел ни престижа власти, вызывавшей ужас, ни престижа славы, который мог бы сравниться с престижем Суллы, ни армии, верность которой была бы для него несомненна, ни партии, с которой он был бы в единстве и согласии. Раздор, напротив, закрадывался в его ряды, и блок его партии давал каждый день новые трещины. Сам Антоний, которого он хотел принудить оплатить купленное на аукционе имущество Помпея, наполнял тогда Рим жалобами и угрозами в его адрес; говорили даже, что он искал для Цезаря наемного убийцу. [802]
802
Cicero, Phil., II, XXIX, 72.