Юлий Цезарь
Шрифт:
Но необходимым условием этого была возможность работать по своему желанию и в полном спокойствии, а вместо этого сколько было теперь в его жизни беспокойств и печалей. Нужно было постоянно требовать от Долабеллы возвращения по частям приданого Туллии; нужно было искать деньги, чтобы воздвигнуть своей дочери пышный мавзолей. Наконец, истинные намерения Цезаря продолжали оставаться для него томительной загадкой. Он постоянно писал по этому поводу Бруту, недавно освободившемуся от управления цизальпинской Галлией. Он постоянно читал и перечитывал великие политические трактаты, написанные на греческом языке; особенно он зачитывался письмами Аристотеля и других греческих ученых, написанными к Александру Великому с целью побудить его управлять монархически лишь народами Азии; в Греции же оставаться первым из греческих граждан, членом благородной расы, кеторая всегда жила и могла жить только при свободном режиме. [841] Письмо Аристотеля возбудило даже у Цицерона мысль написать подобное письмо Цезарю, и он действительно составил прекрасный трактат, который послал Аттику. [842] Но благоразумный банкир посоветовал Цицерону сперва прочитать его Оппию и Бальбу, а последние отсоветовали Цицерону посылать письмо Цезарю. [843] Это было для Цицерона большим разочарованием, а для образованных классов — новым поводом для подозрений. К счастью для Цицерона, во время всех этих волнений умер один его горячий поклонник, некто Клувий, оставив ему богатое наследство, уменьшившее его денежные затруднения. Но, в общем, Цицерон, подобно всем, был в постоянном нервном напряжении.
841
Cicero, ., XIII, 28.
842
Ibid., XII, 51; XIII, 2; XIII, 26, 2; XIII, 27, 1.
843
Ibid., XIII, 27, 1. Isa
Пришедшие из Испании в начале 45 года известия только увеличили общее беспокойство. Обдумывая завоевание Парфии, Цезарь так плохо подготовился к испанской войне, что в начале ее, как это было и во время войны с Верцингеторигом, и во время первой испанской кампании, и во время кампании в Эпире, его солдаты страдали от голода. [844]
Неожиданное и странное событие на некоторое время отвлекло от испанской войны внимание высшего римского общества. Брут развелся с дочерью Аппия Клавдия и женился на Порции, дочери Катона и вдове М. Бибула, [845] товарища Цезаря по консульству, адмирала, умершего во время эпирской войны. Аристократ древнего рода, страстный любитель искусства, литературы и философии, Брут был одним из тех любимцев судьбы, которые приобретают всеобщее уважение, ничего для этого не делая. Обладавший некоторыми добродетелями, довольно редкими в высшем обществе, — воздержанностью, чистотой, самообладанием, презрением к вульгарному честолюбию, — он умел не только заставлять прощать себе мелкие недостатки, как, например, ростовщичество, которым занимался в Киликии, но и заставлял всех, даже Цезаря, удивляться себе как чуду воли и энергии. [846] Потому ему добровольно предлагали то, что другие могли получить только ценой больших усилий, и невозможное для всех ему удавалось легко. Он сражался на стороне Помпея, однако Цезарь ради Сервилии осыпал его почестями. Он стал одним из самых выдающихся членов аристократической цезарианской партии, но это не препятствовало Цицерону и самым выдающимся помпеянцам оставаться его большими друзьями. И вот он объявляет о своем браке с прекрасной вдовой, отец и первый муж которой были самыми ожесточенными врагами диктатора! Весь Рим спрашивал себя: что означает этот брак? Станет ли Брут теперь враждебен новому правительству Цезаря? Или последний примирится со своими прежними противниками? Сервилия, боявшаяся, чтобы этот брак не лишил сына расположения диктатора, старалась помешать женитьбе; Цицерон благоразумно держался в стороне, но это было напрасно. Без сомнения, здесь дело шло о проснувшейся через много лет взаимной симпатии двоюродных брата и сестры. Брут, однако, не намеревался порывать с Цезарем и, вероятно, в надежде получить прощение за свой брак, написал памфлет в защиту диктатора, бывший ответом на обвинение его в убийстве Марцелла.
844
Dio, XLIII, 32.
845
Возражения Моммзена по поводу родства Порции (Hermes, XV, с. 99 сл.) мне кажутся опровергнутыми Бинумом, В., 33.
846
Plut., Brut., 6; Cicero, ., XIV, 1, 2.
Цезарь и на этот раз победоносно окончил испанскую войну, но перенес при этом затруднения и опасности, которых не ожидали. Сам он несколько раз был болен и вел операции с такой усталостью, что при Мунде 17 марта 45 года едва не был разбит и взят в плен. Победа не была поэтому такой блестящей, как другие: диктатору не удалось уничтожить всех своих врагов, и если погибли Гней Помпей и Лабиен, то Сексту Помпею удалось бежать на север. Однако молодой Секст не казался Цезарю опасным противником, и, оставив своим генералам заботу о его преследовании, он решил вернуться в Италию, где известие о битве при Мунде и о его возвращении вызвало очень сильное волнение.
Решительный момент приближался. Междоусобная война была окончена битвой при Мунде; по мнению высших классов, более не могло быть никакого предлога для продления диктатуры. Хотели, наконец, узнать, намерен ли Цезарь управлять своей родиной как тиран или же он даст ей свободу. К несчастью, левое крыло цезарианцев тотчас же воспользовалось победой, чтобы предложить новые полномочия для своего лидера, которые были тотчас же утверждены. Цезарю преподнесли титул imperator как наследственное praenomen; он назначался консулом на десять лет и получал право предлагать кандидатов на эдильство и трибунат. [847] В то же время Бальб и Огагай, желая доставить удовольствие Цезарю и произвести впечатление на общество, предложили всем влиятельным лицам Рима отправиться ему навстречу, чтобы оказать почести и сопровождать его в столицу. Было ясно, если только его сторонники не шли дальше его намерений, что Цезарь стремится к верховной и абсолютной власти. Рассуждали, сомневались, надеялись, с нетерпением ожидали прибытия Цезаря, который, напротив, не торопился. Он сперва задержался в Испании, где занялся устройством римских колоний в Гиспале, [848] Новом Карфагене, [849] Тарраконе, [850] конфискуя часть их территорий и поселяя там известное количество своих солдат, которых отправлял в отставку. Он задержался затем в Нарбонской Галлии, где оставил одного из своих друзей, оказавшего ему большие услуги во время александрийской войны, Гая Клавдия Нерона, поручив ему раздать ветеранам десятого легиона земли в окрестностях Нарбоны, а ветеранам шестого легиона — в окрестностях Арелата (совр. Arles). [851] Однако еще до своего перехода через Альпы Цезарь уже оказался в центре скрытой борьбы, свирепствовавшей в римском обществе. Консерваторы и обе фракции цезарианцев согласились на предложение Оппия и Бальба из расчета, лести или нетерпения, и кортеж, который должен был сопровождать Цезаря, увеличивался с каждым днем. Сам Антоний, устав от бедности и неизвестности, на которые он был осужден, выехал из Рима, твердо решив найти средство получить прощение. [852] Требоний также двинулся в путь, чтобы идти навстречу Цезарю, но он так был раздражен новой политикой диктатора, что спрашивал себя, не лучше ли было уничтожить Цезаря ударом кинжала. [853] Наконец, Брут, по соглашению с Цицероном, который с нетерпением желал выяснить, на что ему рассчитывать, отправился навстречу Цезарю в Цизальпинскую Галлию, стремясь понять его намерения и, может быть, также узнать, не произвел ли дурное впечатление его брак. Но Бруту все было дозволено; он был хорошо принят, получил похвалы за ревность, какую выказал в прошлом году во время своего управления, и, счастливый от этого приема, написал Цицерону, что его опасения неосновательны и что Цезарь намерен восстановить аристократический образ правления, согласно желаниям консерваторов. [854]
847
Dio, ХLIII, 44–45.
848
Isidor., XV, I, 71; Strabo, Ш, II, 1. О вероятном исправлении этого текста Страбона см.: С. I. L., II, р. 152.
849
С, I. L., II, 462.
850
Ibid., 538.
851
Sueton., Tib., 4. Kromayer (Hermes, XXXI, с. 10 сл.), по моему мнению, доказал, что только эти две колонии, называвшиеся Julia paterna, были основаны Цезарем после второй испанской войны для своих ветеранов.
852
Plut, Ant, 13.
853
Ibid.; Cicero, Phil., 11; XIV, 34.
854
Cicero., ., XIII, 40, 1.
Действительно, Цезарь, обеспокоенный общественным недовольством и раздором в среде своих сторонников, кажется, в одно мгновение хотел дать удовлетворение правому крылу цезарианцев, консерваторам и высшим классам. Он примирился с Антонием и, чтобы показать всем, что простил виновника ужасных репрессий 47 года, позволил тому часть пути сделать даже в своих носилках. Он уничтожил городских префектов, отказался от некоторых властных полномочий, сложил с себя обязанности единоличного консула, созвал комиции, заставил назначить обычных магистратов и выбрать в консулы одного из своих испанских генералов, Кв. Фабия Максима, и Требония, бывшего одним из наиболее знаменитых и наиболее недовольных из числа умеренных цезарианцев.
Такого впечатляющего набора мер было вполне достаточно для того, чтобы у многих возродились надежды. Цезарь делал примирительные распоряжения, он не хотел, следовательно, надолго откладывать отмену чрезвычайного положения! Но всегда предусмотрительный Цицерон продолжал сомневаться и был прав. Цезаря нисколько не занимала конституционная проблема, интересовавшая всех праздных людей Рима; его единственной, всепоглощающей целью была война с Парфией. Он желал не восстановления конституции, а завоевания парфянской империи. Его здоровье было плохо; припадки эпилепсии, которой он всегда страдал, сделались чаще и сильнее; [855] тело и дух его были изнурены. Его прекрасный бюст, находящийся в Луврском музее и являющийся произведением великого неизвестного мастера, удивительно передает крайнее напряжение чудесной жизненности, уже почти совершенно истощенной. Но он не хотел, не мог отдыхать, как ему следовало бы: его звала сказочная Парфия.
855
App., В. С, II, 110; Nicol. Damasc., 23.
В течение месяцев, проведенных Цезарем в Испании, положение Италии нисколько не улучшилось. Если битва при Мунде избавила его от нескольких опасных противников, то она нисколько не помогла преодолеть тяжелые политические и экономические трудности, в которых билась Италия. Его умеренность скоро исчезла; немедленно по прибытии в Рим вместо конституционных реформ Цезарь со своей всегдашней энергией начал военные и политические приготовления к экспедиции, которая должна была привлечь общественное мнение и сделать его более благоприятным. Чтобы отметить испанский триумф, были даны грандиозные празднества; на грандиозных народных банкетах Цезарь впервые приказал вместо греческих вин подавать некоторые италийские вина, искусно приготовленные восточными рабами и начинавшие входить в моду. Он хотел таким образом познакомить народ с италийским виноделием и ободрить италийских виноделов, достигших столь больших успехов даже в условиях ужасного кризиса. [856] Закон об иностранных колониях был тотчас предложен и утвержден; начали набирать колонистов из солдат, граждан и вольноотпущенников. Затем одно неожиданное предложение стало следовать за другим: пораженный Рим каждый день слышал о новом проекте Цезаря. Диктатор хотел отвести течение Тибра, чтобы осушить Понтийские болота; застроить все Марсово поле, которое должно было быть перенесено к подошве Ватиканского холма; построить театр, который позже, достроенный Августом, был назван театром Марцелла и грандиозные развалины которого сохранились до сих пор; поручить Варрону основать повсюду в Риме обширные библиотеки; прорыть Коринфский перешеек; провести дорогу через Апеннинские горы; построить большой порт в Остии; дать работу предпринимателям и рабочим; собрать все законы в единый свод. [857] Все эти проекты, естественно, могли быть выполнены, когда завоевание Парфии доставить нужные средства, и тем самым служили и для оправдания в глазах публики великого предприятия.
856
Plin., II. ., XIV, 15, 97.
857
Plut., Caes., 58.
Но Цезарь на этот раз ошибался, думая, что такое обилие грандиозных идей ослепит Италию. Космополитическая чернь столицы могла предаваться химерическим надеждам, если ей обещали колонии и работу; но средние классы оставались в дурном настроении вследствие финансового кризиса, конца которого никто не предвидел. Что касается оскорбленных в своих республиканских чувствах и все еще страшившихся социальной революции высших классов, то они спрашивали себя, не сошел ли Цезарь с ума, и насмехались даже над серьезными реформами, например над реформой календаря. [858] Вместо восхищения его великими проектами находили удовольствие в негодовании против шумной клики мужчин и женщин, окружавших диктатора. Чтобы найти необходимые для парфянской войны деньги, Цезарь был вынужден продать конфискованные у побежденных имения, затем общественные земли, на которых нельзя было основать колоний, и земли храмов. [859] Эти поспешные распродажи принесли особенную выгоду его друзьям, почти даром получившим огромные земельные угодья. Значительное имение, конфискованное во время войны, было отдано Сервилии; [860] некоторые вольноотпущенники, многие центурионы, военные трибуны и генералы из армии Цезаря нажили себе большие состояния. В их числе был молодой германский раб по имени Ликин, которого Цезарь уличил в ростовщичестве среди его товарищей по рабству и которому дал значительный административный пост; занимая его, тот и стал одним из самых изворотливых помощников Цезаря.
858
Ibid., 59.
859
Dio, XUII, 47.
860
Sueton., Caes., 50.
Цезарь не препятствовал этому грабежу, чтобы не слишком раздражать своих приближенных; но его враги воспользовались таким удобным случаем для нападок на него, для порицания всех его действий и проектов. Особенно враждебно они относились к парфянской войне, ставшей с этих пор краеугольным камнем всей политики Цезаря. [861] Разве безрассудный завоеватель Галлии не причинил уже достаточно бед республике своей ненасытной жаждой побед? Неужели после того как ему была дана столь большая власть, можно позволить ему покинуть республику, еще полную беспорядка, для того чтобы он пустился в опасное предприятие?
861
Cicero (., ХШ, 31, 3) показывает нам это недовольство высших классов; чтобы успокоить их, Цезарь написал Оппию и Бальбе, что отправится в Парфию только после окончательного устройства дел в государстве.
Недовольство охватывало все классы, и Цезарь все более и более раздражался, теряя самообладание, которое до сих пор никогда ему не изменяло. У него вырывались неосмотрительные слова, что республика теперь существует только по названию и что Сулла был очень глуп, сложив с себя власть диктатора. [862] Lex municipalis был утвержден народом, но страдал многими недостатками от поспешности, с какой он готовился: в путаном и противоречивом его фрагменте, дошедшем до нас, [863] совершенно нет ясности и отчетливости официального римского документа. Другие предприятия Цезаря обнаруживают такую же поспешность. Цезарь поручил чеканку монеты и финансовое дело восточным, вероятно египетским, рабам; [864] он допустил рабов и вольноотпущенников на все общественные должности; он сделал выговор народному трибуну Понтию Аквиле за то, что тот не встал однажды, когда Цезарь проходил перед скамьей трибунов. [865] Он легко разражался бранью и грубыми упреками. Он сердился, когда видел, что недостаточно точно соблюдаются его законы, особенно самые нелепые, например законы о роскоши, и, чтобы заставить их соблюдать, начинал спешно бороться с мелочами. Но, с другой стороны, он горячо отрицал, что стремится к царской власти или тирании; он неоднократно раздражался против тех, кто выказывал желание провозгласить его царем. Однако он так сильно мучился желанием иметь наследника, что в завещании, сделанном по возвращении из Испании и перед отъездом в Парфию, назначил опекунов для ребенка, который мог у него родиться, и усыновил Октавия, племянника своей сестры. [866] Однажды, когда два трибуна сняли с его статуи диадему, возложенную неведомой рукой, он пришел в бешенство и сказал, что они хотели нанести ему оскорбление. [867] Трудно узнать, действительно ли он возымел намерение основать в Риме династию, аналогичную династиям азиатских монархий, или он остановился на этой идее мимоходом, вероятно, под влиянием Клеопатры, не решаясь ни окончательно принять ее, ни тем более отбросить навсегда. Его враги во всяком случае были заинтересованы распространять слух, что он хотел сделаться царем. Этот слух циркулировал; подозрение было рождено, оно занимало всех, возбуждало надежды, страхи, злобу всякого рода, усложняло и без того уже трудное положение.
862
Sueton., Caes., 77.
863
По поводу странного стиля большого фрагмента, дошедшего до нас из этого закона (С, I, L., I, 206), и поспешности его подготовки, бывшей тому причиной, см.: Nissen в Rh. Museum, XLV, с. 104 сл.
864
Sueton., Caes., 76.
865
Ibid., 78.
866
Ibid., 83.
867
Sueton., Caes., 79.