Юлий Цезарь
Шрифт:
Противоречия очевидны. Отчего они происходят? Нелепо было бы приписывать их недостаткам композиции Комментариев и поспешности, с какой они были написаны. «Quam facile et celeriter eos (Commentaries) perfecerit seimus» — замечает Гирций. Но Цезарь был слишком талантливым писателем: он умел писать с удивительной ясностью и точностью, даже когда очень спешил. Впрочем, эти противоречия слишком принципиальны для того, чтобы мы могли оправдать их невольными ошибками. Гораздо более вероятно, что дело идет о противоречиях, вызванных необходимостью Цезаря что-то скрыть. Возможно ли выяснить это «что-то»? Цезарь писал свои Комментарии не для того, чтобы увековечить память о своих подвигах. Обвиненный в том, что он проводил в Галлии агрессивную и насильственную политику, он хотел в своей книге доказать, что всегда сражался против своего желания, что все его войны, начиная с войны против гельветов, были не агрессивно-наступательными, а оборонительно-превентивными, абсолютно необходимыми. И Цезарь имел превосходную возможность представить свой большой наступательный маневр против гельветов как меру высшей предусмотрительности в целях защиты связывая то, о чем он писал о гельветах в первых главах и о чем писал Аттику Цицерон, т. е. о том, что гельветы хотели основать Великую Галльскую империю. Никакое оправдание не могло иметь в глазах римлян большую силу; никто не мог бы оспаривать у Цезаря заслуги спасителя государства от нового нашествия кимвров и тевтонов при помощи войны, которая лишь казалась агрессивно-наступательной, по существу же была лишь благоразумной защитой. Почему же вместо того, чтобы воспользоваться этим столь простым и ясным объяснением, опиравшимся на рассказанные им самим факты, Цезарь отказывается от него и прибегает к запутанным и полным противоречий объяснениям, которые мы резюмируем так: сперва необходимость защитить Провинцию, потом — Тулузу и, наконец, — союзных с Римом эдуев и другие галльские народы? Есть лишь одно средство объяснить
Из всего изложенного вытекает, однако, очень важное для нас следствие: гельветы вовсе не хотели завоевать Галлию и основать великую галльскую коалицию. Но такое заключение порождает много других вопросов. Какова была истинная цель эмиграции гельветов? Действительно ли они намеревались переселиться в область сантонов, как утверждает Цезарь? И если гельветы не хотели вторгаться в Галлию, то как объяснить поведение сената, Метелла и Цезаря? Мы видели, что агрессивный характер, приписываемый переселению гельветов, объяснял нам все; при отрицании же этого, как следует понимать всю эту историю? Продолжим разбор рассказа Цезаря. Мы найдем там ответ на многие из этих вопросов.
Закончив переговоры с эдуями, Цезарь выполнил последнюю часть своего наступательного маневра с быстротой и энергией, которые всегда были его великими качествами. Он старался захватить и уничтожить гельветов при переходе через Сону, но ему удалось уничтожить только маленький арьергард, оставшийся на восточном берегу. Тогда за один день он переправляет всю свою армию на правый берег Соны и принимается преследовать неприятельскую орду, держась от нее на небольшом расстоянии и ожидая удобного случая напасть. В десяти главах (ХIII — ХХIII) с массой подробностей описывает нам Цезарь это преследование и останавливается на самых главных событиях, одно из которых было исключительной важности. Он заметил однажды, что часть эдуев ему изменила. Эдуи дали ему отряд конницы и обещали снабжать хлебом; но эдуйская кавалерия позволяла наносить себе поражение во всех схватках с неприятелем, и обещанный хлеб не приходил, запасы истощались; знать эдуев все более и более затруднялась объяснить задержку хлеба. Решив выяснить причину, Цезарь занялся расследованием. И вот вновь появляется личность, которую мы уже встречали в начале рассказа: Думнориг, вождь эдуев, участвовавший в заговоре Оргеторига. Цезарь узнал, что союз с Римом был заключен партией, во главе которой был Дивитиак; что Думнориг, напротив, был расположен к гельветам, так как его жена принадлежала к этому племени, и надеялся с помощью гельветов захватить верховную власть. К несчастью для Цезаря, Думнориг, обладавший огромным богатством, располагал большим могуществом и, командуя кавалерией, тайно отдал приказ своим всадникам не сопротивляться гельветам и препятствовать доставке хлеба.
Этот эпизод очень важен. Он прежде всего показывает нам, что таинственные нити, связывавшие экспедицию гельветов с Думноригом, не были разорваны смертью Оргеторига. Он указывает нам также, что эмиграция гельветов если и не имела той грандиозной цели, которую приписывали ей в Риме, то не могла иметь такой скромной цели, как переселение в область сантонов, интересовавшее одних гельветов. Почему могущественная партия, вождем которой был Думнориг, была бы заинтересована в данном случае в удаче движения? Хотя наше желание узнать подробности этого события велико. Цезарь совершенно не склонен его удовлетворить и, рассказав, что по великодушию он простил Думнорига, спешит продолжить рассказ. Он рассказывает, что однажды надеялся уничтожить гельветов ночным нападением, но что попытка не удалась; что он вынужден был из-за недостатка съестных припасов отказаться от преследования гельветов, как вдруг был атакован врагами… Только в этот момент Цезарь дает нам первое топографическое указание. Нападение произошло на высоте Бибракте (современный Mont Beauvrai вблизи Autun). Следовательно, гельветы направлялись к северу и сделали большой обход, чтобы прийти в область сантонов. Но наше изумление еще более возрастает с рассказом о битве. Цезарь описывает битву как блестящую победу своих легионов. Раухенштейн, подвергнувший рассказ об этой войне критике, иногда, правда, слишком тонкой, но всегда очень остроумной, доказал, проанализировав изложение самого Цезаря, что результат был, напротив, весьма неопределенным: достоверно, например, что Цезарь был вынужден оставаться на поле битвы три дня, чтобы похоронить мертвых и позаботиться о раненых, тогда как гельветы спокойно продолжали свой путь, направляясь в область лингонов. Это второе топографическое указание, и оно не менее многозначительно, чем первое. Гельветы, которые, по рассказу Цезаря, хотели направиться к океану, шли теперь к северо-востоку, т. е. в противоположном направлении. Цезарю удалось наконец заключить мир, и гельветы решили возвратиться на свою прежнюю родину, за исключением небольшой части упорных лиц, направившихся ad Rhenum finesque Germanorum. Эта подробность бросает яркий свет на темный вопрос, который мы хотим осветить, и дополняет два предшествующих свидетельства о миграции гельветов. Почему же это меньшинство направилось к Рейну? Очевидно, что эти упрямцы в момент отделения от своих соотечественников не хотели воспользоваться первой попавшейся дорогой; они должны были продолжать движение, начатое всей ордой, к тому пункту, который был ее исходной целью. Мы действительно видим, что гельветы уже повернули к востоку. Эмиграция гельветов была направлена, следовательно, к Рейну.
Возможно ли теперь определить цель этой таинственной эмиграции? Я думаю, что это возможно. Отметим прежде всего некоторые довольно любопытные совпадения. В 62-м или 61 году эдуи просят у римского сената помощи, в 61 году гельветы позволяют убедить себя эмигрировать. В Риме ведет переговоры Дивитиак; Думнориг замешан с самого начала, хотя и не явно, в интриги, подготовившие эмиграцию гельветов. Чего просил в Рцме Дивитиак? Помощи римских легионов против Ариовиста. Куда направлялись гельветы? К Рейну, т. е. к областям, где, вероятно, стояла лагерем армия Ариовиста. В течение всей войны Дивитиак действует как доверенное лицо Цезаря, Думнориг — как покровитель гельветов. Хочется поставить вопрос: случайно ли, что переселение гельветов преследовало ту же самую цель, что и переговоры Дивитиака в Риме, т. е. оттеснение Ариовиста за Рейн? В самом деле, вспомним в общих чертах положение Галлии к моменту прибытия Цезаря и увидим, насколько вероятно это кажущееся столь смелым предположение. Главной проблемой, занимавшей тогда уже несколько лет почти все галльские племена, была «германская опасность», порождаемая возрастающим могуществом Ариовиста. Особенно эдуи, лишенные Ариовистом верховенства над всей Галлией, были до такой степени напуганы участившимися набегами, что, отчаявшись прогнать Ариовиста собственными силами, решили прибегнуть к помощи Рима. Эта миссия была поручена Дивитиаку. Но Рим, очевидно, не был единственной иностранной державой, от которой эдуи надеялись получить помощь; гельветы, будучи очень воинственными, уже не раз воевавшие со свевами, также могли быть весьма ценными союзниками. Дивитиак был вождем консервативной партии, представлявшей старую галльскую знать, а против этой партии стояла другая, вождем которой был Думнориг; она опиралась на низшие классы, и ее можно было бы назвать народной партией. Их несогласия имели всегда политические причины и значение. Следовательно, напрашивается вывод: обе партии были одинаково убеждены, что эдуи одни не смогут ниспровергнуть германское господство; но они были несогласны относительно иностранных сил, к которым следовало прибегнуть. Партия Дивитиака, которую можно было бы назвать романофильской, рассчитывала опереться на Рим; партия Думнорига, которую можно было бы назвать национальной, хотела получить помощь от гельветов. Вероятно, что Думнориг, а не Оргеториг предложил гельветам переселение, обещая им после победы земли в какой-нибудь плодородной местности Галлии, и что Оргеториг был только главным агентом национальной партии среди гельветов.
Сколь бы невероятными ни казались эти гипотезы, они с удивительной точностью объясняют все факты, которые оставались неясными и отрывочными: союз между Ариовистом и Римом, тревожные слухи о движении гельветов, смерть Оргеторига, наконец, наступательную операцию Цезаря. Мы теперь гораздо лучше понимаем, почему Ариовист в 60-м и 59 годах так добивался стать официальным другом и союзником римского народа. Не мифическая опасность вторжения гельветов в Галлию побуждала его, как мы предположили вначале, искать дружбы Рима, но опасность гораздо более реальная. Как только он узнал, что и Дивитиак, и Думнориг интригуют против него — один в Риме, а другой среди гельветов, он испугался, как бы обоим братьям не удалось образовать против него коалицию из эдуев, гельветов и римлян; он должен был самыми энергичными мерами разрушить эту коалицию в тот момент, когда она готова была образоваться. Не постарался ли он помешать Думноригу в его интригах у гельветов? Допущение весьма вероятное, но, к несчастью, мы не обладаем никакими доказательствами этого. Напротив, очевидно, что шаги, сделанные в Риме с целью получить титул друга и союзника, имели целью парализовать союз Рима с эдуями. Установив это, мы будем в состоянии объяснить себе распространившиеся в Риме тревожные слухи об эмиграции гельветов. Эдуи просили в Риме помощи против Ариовиста, и Рим предоставил ее им декретом сената 61 года; хотя Ариовист был склонен оплатить на вес золота союз с Римом, все же он и его римские друзья должны были найти какое-нибудь средство скрыть от римской республики противоречие, существовавшее между этим союзом и союзом, уже заключенным с эдуями. Лучшим средством для достижения этой цели было, очевидно, показать, что римлянам, эдуям и свевам угрожает общая, чрезвычайно серьезная опасность, которая бы заставила их забыть свои ссоры, чтобы вместе встать против нее. Мне кажется, следовательно, очень вероятным, что Ариовист, пользуясь эмиграцией гельветов и невежеством римских политиков, постарался преувеличить гельветскую опасность и убедить могущественных людей Рима, что гельветы рассчитывают стать во главе коалиции из галльских народов, которая может в один прекрасный день напасть на Италию. Ариовисту, впрочем, тем легче было убедить римлян, что ему в его старании помогала часть его врагов. Мы уже видели, что Цицерон в своем письме Аттику от 16 марта 60 года является первым, кто сообщает нам о гельветской опасности. Откуда он получил это известие? Мы видели, что он был близок с Дивитиаком, своим гостем. Следовательно, очень вероятно, что это известие, как, впрочем, и другие, в которых он сообщает нам о галльских делах, исходило от Дивитиака. Нетрудно объяснить, почему часть эдуев, склонных к союзу с Римом, старалась, подобно Ариовисту, устрашить римлян эмиграцией гельветов. Этой партии было очень выгодно опередить национальную партию в исполнении плана, разработанного для изгнания Ариовиста: необходимо было, следовательно, постараться, пока Думнориг энергично работал у гельветов, преодолеть какими-нибудь решительными мерами обычную лень римского сената и заставить его действовать. Гельветская опасность могла также служить этой партии аргументом, чтобы убедить римлян без промедления вмешаться. Галлия находится в критическом положении; если Рим не вмешается, чтобы избавить ее от Ариовиста, то это возьмут на себя гельветы; но, став господами Галлии, гельветы будут очень опасны для Италии. Таковым должен был быть основной смысл сообщений, которые романофильская партия эдуев посылала в Рим, относительно галльских дел. Завязывали ли друзья Дивитиака интриги в среде гельветов, чтобы нарушить согласие, с которым те начали свои приготовления? Это очень правдоподобно: мне кажется вероятным, что Оргеториг пал жертвой интриг или Ариовиста, или эдуев, или их всех. Мы могли бы таким образом объяснить удивление Цезаря тем, что смерть Оргеторига нисколько не остановила приготовлений гельветов. Оргеториг был представителем и вождем национальной гельветской партии, самым деятельным и самым умным агентом Думнорига, главным организатором экспедиции. Если коварство, приведшее к его гибели, имело целью скомпрометировать в глазах эдуев все движение народной партии, то понятно, почему Цезарь, знавший в 52 году, когда писал свои Комментарии, всю истину, притворяется удивленным, что гибель Оргеторига нисколько не скомпрометировала экспедиции.
Галльские дела вообще очень осложнились в течение 60 года. Национальная партия энергично работала, чтобы поднять на ноги гельветскую армию; романофильская партия и Ариовист согласно, но с различными целями, доносили на национальную партию; римские политики находились перед этой опасностью в очень серьезном замешательстве. Должны ли были они уступить домогательствам эдуев, послать римские армии для войны с Ариовистом и, устранив вмешательство гельветов в галльские дела, взять на себя задачу ниспровержения германского владычества в Галлии? Или они должны были прежде всего заняться «гельветской опасностью», пойти на союз с Ариовистом и без промедления раздавить гельветов, чтобы гарантированно избавить Италию от всякой будущей опасности? Возможны были две политики: политика антигельветская и политика антигерманская. Нужно было сделать выбор. То, что мы знаем о проектах консула Метелла, заставляет нас думать, что уже Метелл склонился к антигельветской политике. Цезарь в 59 году окончательно принял эту политику, как доказывает союз, заключенный им с царем свевов. Этот союз означал победу интриг Ариовиста над интригами Дивитиака. Конечно, было бы очень важно знать причины, которые заставили Цезаря решиться на столь неудачный выбор; но так как у нас нет документальных подтверждений этого, мы должны довольствоваться гипотезами. Наиболее вероятна гипотеза, что причину этой ошибки следует искать в полном незнакомстве в Риме с галльскими делами. Тревожные слухи, распространявшиеся в Риме эдуями и Ариовистом об эмиграции гельветов, должны были произвести очень сильное впечатление, потому что воспоминания о нашествии кимвров и тевтонов были еще слишком свежи и живы в памяти римлян. Как только начали циркулировать тревожные слухи о гельветах, публика и политический мир со свойственной демократами привычкой все упрощать усмотрели в галльском вопросе только гельветскую опасность; все остальное — борьба эдуев и свевов, германская опасность, границы Рейна — отступило на второй план. Цезарь, захваченный общим настроением, присоединился к общему мнению и немедленно по прибытии к своей армии сделал необходимые распоряжения, чтобы напасть на гельветов.
В действительности Цезарь, решаясь на войну с гельветами, совершал очень грубую ошибку. Экспедиция гельветов должна была быть очень популярной во всей Галлии, ибо все надеялись, что она уничтожит германское владычество. Вмешательство проконсула, служившее парадоксальным образом в пользу Ариовиста, затронуло гордость и интересы национальной партии и поставило в тяжелое положение романофильскую партию и самого Цезаря. Сторонники союза с Римом, естественно, должны были отвечать перед народом за все то, что представитель Рима делал в Галлии. Предсказывали, что вмешательство Рима принесет Галлии огромные благодеяния, а проконсул, напротив, является самым ревностным союзником Ариовиста, который с помощью Цезаря избавился от столь страшного врага, как гельветы, не двинув ни одного солдата. Эта гипотеза также может показаться смелой, но ее можно подкрепить аргументом, который, по моему мнению, играет решающую роль: она позволяет нам объяснить крутой поворот в политике Цезаря, последовавший вслед за заключением мира с гельветами. Если затруднения, связанные с первой книгой Комментариев и рассмотренные до сих пор, достаточно велики, то там мы встречаемся с еще большим затруднением: Цезарь не объясняет нам, почему немедленно после войны с гельветами он начал войну с Ариовистом. Он рассказывает, что по окончании гельветской войны представители галльских народов просили у него позволения созвать собрание галлов, и он дает нам довольно патетическое описание этого собрания: представители погружены в угрюмое молчание; он сам смущен видом этой немой скорби и вынужден буквально вырывать объяснения из их уст, замкнутых суеверным страхом. Наконец несчастные решаются говорить и жалуются Цезарю на невыносимый гнет Ариовиста. Тогда Цезарь, не будучи в состоянии терпеть, чтобы с друзьями римского народа, обращались столь жестоко, в порыве великодушия решается на войну — рыцарскую войну за освобождение, предпринятую из чувства справедливости.
Нужно очень мало понимать в политике, чтобы принять всерьез этот героический рассказ… Римская политика вообще и политика Цезаря в частности не ведали таких сентиментальных соображений. Война против Ариовиста была очень серьезной войной, потому что, будучи наступательной, она велась всего шестью легионами против очень сильного врага, воодушевленного большими успехами, к тому же в отдаленной стране, без прочной операционной базы. К этим военным затруднениям прибавлялось затруднение политическое, еще более важное. Ариовист был союзником Рима и с совершенной лояльностью выполнял свои обязательства. Его ссоры с эдуями не могли считаться предлогом для разрыва, потому что эти ссоры предшествовали заключению союза с Ариовистом. Объявляя друзьями и союзниками эдуев и свевов, Рим, очевидно, решил не вмешиваться более в их раздоры. Следовательно, для войны не было никакого приличного предлога. А если римский проконсул не мог начать войны несправедливой, то еще трудней было ему решиться на войну противозаконную. В случае неудачи начавший противозаконную войну полководец мог подлежать очень тяжелой уголовной ответственности; нельзя не учитывать и впечатления, которое противозаконная война могла произвести на суеверных и невежественных солдат. Последнее не надумано; подобный, хотя и исключительно редкий, случай в военной истории Рима произошел в Везантионе (Besancon): солдаты взбунтовались и отказались выступить, ссылаясь именно на то, что война была противозаконной.
Следовательно, очевидно, что, если Цезарь решился на столь опасную и скоротечную войну — в несколько недель, — идя навстречу всем опасностям, ставя на карту свою карьеру, он должен был быть принужден к этому серьезными политическими причинами, которые не позволяли ему выжидать. В противном случае он постарался бы выиграть время, чтобы увеличить свою армию, как сделал он это в следующем году во время войны с белгами, и найти более серьезный casus belli, чем тот, которым он воспользовался. Что же это были за столь серьезные причины? Если придерживаться рассказа Комментариев или традиционной версии этой истории, то их совершенно не видно. Напротив, мы можем дать очень удовлетворительный ответ на этот вопрос, если примем все предложенные нами объяснения. Цезарь начал войну с Ариовистом, чтобы изгладить в общественном мнении Галлии тяжелое впечатление, произведенное его войной против гельветов. Эта война разрушила опору его галльской политики и увеличила могущество Ариовиста, т. е. царя, бывшего ему соперником, если только он хотел иметь какое-либо влияние на галльские дела. Цезарь должен был осознать допущенную им грубую ошибку в течение войны с гельветами или после ее окончания. И чтобы немедленно исправить ее, очень смело разорвал союз, который сам заключил с Ариовистом, и объявил ему войну. С принятием этой нашей гипотезы все становится понятным.