Юлька или рыжая муза кавторанга Беляева
Шрифт:
Ну отматерилана великом и могучем, каюсь, сорвалась. Беляев, зараза, до этого молчал-молчал, на Изькину жопу всю дорогу пялился. а тут почему-то возбудился, вперед вылез и всю оставшуюся дорогу зудел: «Сударыня да как же так можно?.. Вы же девочка!…». Короче «стоишь не так… орешь не так… пердишь не так…»! Сука! на голые жопы, значит, пялится можно, да? По борделям шляться вместо боевой подготовки тож не возбраняется, да? А сударыне уже и послать в сердцах нельзя, да? Где моя розовая лопатка? Драться не умеет, нормально стрелять не умеет. Вон петардами вчера, сука, по миноноскам стрелял!
Под гундеж этого моралиста полезла по верёвочной лестнице на борт и сорвалась. Язык, падла, прикусила и в воду плюхнулась. Холодная и соленая, сука! Одно хорошо — «праведник» резко заткнулся! Но если б не из воды вылазить, а потом, стуча зубами, наверх лезть, то из-за Изькиных крыльев однозначно б эту падлу выковыряла! И морду опять набила! Ну или Ару попросила. А так пронесло старика, пронесло…
Вылезла на палубу мокрая как курица и злая как не знаю кто. Как Ара, наверное… Холодно. Дует. Умные матросики с палубы шустро рассосались. Даже молоденький вахтенный дверь в теплое нутро корабля мне молча открыл и в небо уставился. Типа нет его тут. Это фикция, глюк! Зато вот сорокалетний дядька в черном мундире прикопался, «чо делать будем», да «чо делать будем». Чо, чо? Снимать и бегать!
С меня вода льет, зуб на зуб не попадает, а он «чо делать» не знает!
Провалилась в себя, дернула Изьку: «Чо за хмырь?». Оказалось лейтенант Степанов. Тут опять Беляев с комментариями вылез, типа это сударыни не только хмырь Степанов, но и уважаемый Павел Гаврилович, артиллерийский офицер моего «Корейчика»!
Ага! Эт, чо тот, который петардами вчера стрелял-стрелял и нихрена ни в кого не попал? И сегодня опять нихрена не попадет? Стушевался. А нахрен бубнеть и лезть пока не просят!
Вынырнула, поймала за пуговицу этого Степанова, притянула и вкрадчиво поинтересовалась, куда он сейчас, случись драка с джапами, стрелять будет.
— Как куда?
— Быстрей соображай, я тут мокрый стою! Ну, в какой из джапов лупить бушь?
— С…с… Палыч… в кого!?
— О ё моё! Джапы, японцы, япошки!
— А… Ну… куда и «Варяг»…
— Понятно… значит тоже как дурак по «Асаме»…
Ха, так этот даже обиделся. Поинтересовался почему как? Действительно, почему как?
Ветер сквозь мокрую ткань до костей пробирает, сука, а тут этому великовозрастному мальчику элементарщину объяснять?
— Дядь, ты с какой дистанции по «Асаме» лупить начать думаешь?
— А… э… кабельтовых с 35–40 главным калибром можно и докинуть…
— Ага… Ладно, хорошо, пусть даже, пока нас не потопят, докинешь и даже, о чудо, попадешь разик и чо?
— А?…
— Ох, мама моя… Пробьешь хоть?
— Ну… как Бог даст…
— Степанов не беси! Тож мне поп! Броня у «Асамы» какая?
— Ну… От 88 до 178 миллиметров по каталогу…
— Ага, и рубка 356! — эт, не я, эт Ара сообразил, влез, типа Вики изображая. — Ну и чо, твой «чемодан» на излёте ей сделает? Краску поцарапает?
Завис, сука!
— Григорий Павлович, а что делать-то тогда?
— Чо-чо… Пакостить по мелкому! — провалилась в себя: «эй, Ара, Беляев, идеи есть? Дерзайте,
— А?
Нравится мне лаконичность местных мужиков: «А», «О», «Ы» и круглые шары! Соображают ток медленно…
— Ласкай, говорю, любого из бронепалубников! Вот им наши «чемоданы» в любой позиции входить будут по самое не балуйся! Но ток чур одного мне ласкай, а то знаю я вас, кобелей… Да, и помни, Степанов, у тебя на все ласки тридцать выстрелов! И будь ласков хотя бы тремя из них попасть, понял меня!?
— Да мы хоть десять…
— Три раза, Степанов! Три из тридцати! И будешь героем!
— Тридцати? Но у нас же полный погреб…
— Степанов! Если сделаешь хоть один выстрел сверх этих тридцати, сука, тридцать вторым я тобой выстрелю! Туда же… Понял!?
— Григорий Павлович да что вы себе…
— ПОНЯЛ!?
— Да, но…
— Вот и умничка! Пол часика постреляем, потешим тебя и назад почапаем! И чтоб бронепалубник у тебя к этому времени совсем заласканый был! Тащился от твоих ласк, как гейша после ночи на хате у гастриков!
— А… Э… Но это же всего по выстрелу в минуту!
— Меньше, дорогой! Меньше! Нам ещё назад в порт ползти под твои звуки и пуки!
— А… но…
— Целься лучше! — тут опять Ара влез — И помни, Степанов, каждый твой выстрел как корова стоит! Выстрелил, промазал — корова улетела! У тебя, Степанов, корова есть? Нет? Вот! Береги, значит, тёлок! Целкость нарабатывай!
Пока этому «почему как» втолковывала, чо делать надо, подо мной целая лужа натечь успела. И спина с жопой на ветру ваще окоченели! Бегом к себе! Чо за карма, второй день жопа мёрзнет!?
А лейтеха этот великовозрастный от меня подальше ретироваться решил. Ага, хрен вам всем — раньше, суки, если не мозгами, так хоть булками шевелить надо было!
* * *
Мешки и стеньги
Вместо мокрого белого выбрала черный костюмчик. Стильненький такой. С двумя медальками! Переодеваясь в сухое, опять пытала свою шизу, чо и как делать бум. Беляев опомнился, шкнить перестал, посоветовал от дерева срочно избавиться. Но почему-то не сказал, как его выкинуть…
В 10.30 у себя в комнате собрала всех своих офицеров. Думала много будет, не влезут, оказалось жопа моим наполеоновским планам покомандовать! Офицериков у меня всего семь, ну, если с засланным на берег Левицким, то восемь, конечно. Пипец, и то — один из них медик, а второй ваще думала из этих. Ага — ревизор! Нахрена мне тут ревизор?
Короче, у меня теперь кроме Степанова есть своя тимка. Правда мелкая, но тимка! Морщинистое старичелло ближе к полтиннику — старый помощник — Засухин. Беляев так и представил: «старпом, ну… старпомощник Засухин. Анатоль… Николаевич». И красавчики лет по двадцать: штурман Бирилев, вахтенный начальник Бутлеров, механик Франк.