Юмористические рассказы о привидениях
Шрифт:
– Пять луидоров за ногу принцессы Хермонтис! Это очень мало, на самом деле слишком мало для настоящей ноги, – сказал торговец, качая головой и закатывая глаза своеобразным вращательным движением. – Очень хорошо, возьми это, и я добавлю внешнее покрытие, – сказал он, заворачивая ногу в лоскут старого Дамаска – очень красивый лоскут, настоящий Дамаск, который никогда не перекрашивался; он прочный, но при этом мягкий, – пробормотал он, лаская потертую ткань, в соответствии с привычкой каждого торговца хвалить предмет столь малой ценности, что он сам считал его годным только для того,
Он опустил золотые монеты в нечто вроде средневекового мешочка, который был пристегнут к его поясу, в то время как он повторял:
– Нога принцессы Хермонтис будет использована в качестве пресс-папье!
Затем, устремив на меня свои фосфоресцирующие зрачки, он сказал голосом, пронзительным, как вопли кошки, которая только что проглотила рыбью кость:
– Старый фараон будет недоволен; он любил свою дочь, это дорогой для него человек.
– Вы говорите о нем так, как будто вы его современник; сколько бы вам ни было лет, вы не восходите к египетским пирамидам, – со смехом ответил я с порога магазина.
Я вернулся домой, довольный своей покупкой.
Чтобы сразу же воспользоваться покупкой, я положил ногу достопочтимой принцессы Хермонтис на стопку бумаг – наброски стихов, неразборчивые мозаики из зачеркнутых слов, незаконченные статьи, забытые письма, размещенные в ящике стола, ошибка, часто допускаемая рассеянными людьми; эффект был приятным, причудливым и романтичным.
Чрезвычайно восхищенный этим украшением, я спустился на улицу и прогуливался со всей важностью и гордостью, свойственными человеку, который имеет невыразимое преимущество перед прохожими, которых он толкает локтями, обладая фрагментом принцессы Хермонтис, дочери фараона.
Я думал, что люди, у которых, как у меня, нет такого подлинно египетского пресс-папье, были объектами насмешек, и мне казалось, что разумному человеку подобает держать ногу мумии на своем столе.
К счастью, встреча с несколькими друзьями отвлекла меня от восторгов по поводу моего недавнего приобретения. Я пошел с ними ужинать, потому что мне было бы трудно ужинать в одиночестве.
Когда я вернулся ночью, с несколько затуманенным воздействием нескольких бокалов вина сознанием, слабый аромат восточных духов деликатно пощекотал мои обонятельные нервы. Комнату наполнял запах натрона, битума и мирры, в которых парасхиты, бальзамировавшие умерших, омывали тело принцессы; это был тонкий, но проникающий аромат, который четыре тысячи лет не могли рассеять.
Мечта о Египте была вечной; его запахи обладают твердостью гранита и сохраняются так же долго.
За короткое время я выпил все из черной чаши сна; на час или два все оставалось во мраке; Забвение и Небытие погрузили меня в свои мрачные волны.
Тем не менее туманность моего восприятия постепенно рассеивалась, сны начали слегка касаться меня в своем безмолвном полете.
Глаза моей души открылись, и я увидел свою комнату такой, какой она была на самом деле. Я мог бы поверить, что проснулся, если бы у меня не было смутного сознания, что я сплю и что вот-вот произойдет что-то очень необычное.
Запах мирры усилился, и у меня слегка разболелась голова, что я вполне естественно приписал нескольким бокалам шампанского, которые мы выпили за неведомых богов и за наш будущий успех.
Я внимательно осматривал свою комнату с чувством ожидания, которое не было ничем оправдано. Каждый предмет мебели был на своем обычном месте; лампа, мягко затененная молочной белизной своего матового хрустального шара, горела на консоли, акварели светились из-под богемского стекла; шторы висели тяжелыми ниспадающими складками; все наводило на мысль о спокойствии и дремоте.
Тем не менее, через несколько мгновений тишина в комнате была нарушена, деревянная обшивка украдкой заскрипела, покрытое золой полено внезапно вспыхнуло голубым пламенем, а поверхности досок казались металлическими глазами, наблюдающими, как и я, за тем, что должно было произойти.
Случайно мой взгляд упал на стол, на который я положил ногу принцессы Хермонтис.
Вместо того чтобы оставаться в состоянии неподвижности, свойственном ноге, которая была забальзамирована в течение четырех тысяч лет, она двигалась взволнованно, подергиваясь, прыгая по бумагам, как испуганная лягушка; можно было подумать, что она соприкасается с гальванической батареей; я отчетливо слышал быстрое постукивание маленькой пятки, твердой, как копыто газели.
Я остался довольно недоволен своей покупкой, потому что мне нравятся неподвижные пресс-папье. Кроме того, мне показалось очень неестественным, что ноги передвигаются без ног, и я начал чувствовать что-то очень похожее на страх.
Внезапно я заметил движение одной из складок моих занавесок и услышал топот, похожий на тот, который издает человек, прыгающий на одной ноге. Должен признаться, что мне становилось то жарко, то холодно. Я чувствовал, как таинственный ветерок обдувает мою спину, и что мои волосы встали дыбом так внезапно, что это заставило мой ночной колпак подскочить на несколько градусов.
Занавески приоткрылись, и я увидел приближающуюся самую странную фигуру из всех возможных.
Это была молодая девушка, такого же кофейного цвета, как танцовщица Амани, и совершенной красоты чистейшего египетского типа. У нее были раскосые миндалевидные глаза с бровями, такими черными, что они казались голубыми; ее нос был точен, почти по-гречески изящен; ее можно было бы принять за коринфскую бронзовую статую, если бы ее выдающиеся скулы и довольно африканская полнота губ не указывали, без сомнения, на иероглифическую расу, которая обитала на берегах Нила.
Ее руки, тонкие, веретенообразные, как у очень юных девушек, были опоясаны каким-то металлическим украшением и браслетами из стеклянных бусин; ее волосы были скручены в маленькие шнурки; на груди висел идол из зеленой пасты с кнутом, сплетенным из семи кнутов, как у Исиды, проводнице душ, на ее лбу сияло золотое украшение, а на медных щеках были видны легкие следы румян.
Что касается ее костюма, то он был очень странным.
Представьте себе пагне, сделанное из узких полосок, испещренных красными и черными иероглифами, утяжеленное битумом и, по-видимому, принадлежащее только что распеленанной мумии.