Юношество, зрелость и прочее
Шрифт:
После ужина пришёл в штаб. Дождался, когда убрали кабинет командира части. Закрыл за собой дверь. Сел на краешек кресла, на котором раньше сидел развалясь. Набрал знакомый номер.
– Здравствуй, это я, – сказал в трубку.
– Здравствуй, – отозвался знакомый голос.
– Я хочу объяснить, – прошептал я.
– Не надо ничего объяснять, – ответили в трубке. Вроде тот же голос, но уже какой-то незнакомый.
– Хорошо, – сказал я.
– Прощай, – сказали в трубке.
И раздались гудки.
– Маме привет передавай, – сказал я гудкам, – и спасибо ей большое за гостинцы. От всего сержантского состава первой роты войсковой части 20115.
Я осторожно положил трубку. Вышел из кабинета. Прошёлся по штабу. Вышел на улицу. Уборка уже была закончена. В курилке тусовался народ, дымя сигаретами Ява.
Ещё лежал снег, но уже пахло весной. Моей последней весной в армии.
Я поднял голову и весело заорал в мартовское серое небо: «Четвёртый взвод, в колонну по четыре становись!»
Гауптвахта
В армии я прослужил ровно 25 месяцев. Без отпуска. Два года и один месяц. С ноября 85-го по декабрь 87-го. 760 дней.
Из них двое суток я провёл в одиночной камере на гауптвахте. Или по-простому – на губе.
Я уже прослужил полтора года. Считался старослужащим. А тут в нашу роту прислали трёх молодых лейтенантов. Только-только из военного училища. Один из них стал заместителем командира роты по политической части. Была такая должность в Вооружённых силах Советского Союза.
И вот с этим-то молодым замполитом по фамилии Фадин и случился у меня конфликт. А дело было так.
Как-то дежурил наш молодой замполит по роте. И вечером заглянул в каптёрку. Где и застал рядового Пилипенко, самозабвенно раскрашивающего мой дембельский альбом.
– Красиво, – похвалил замполит рядового, – а чей это альбом?
– Младшего сержанта Фёдорова, – бодро отрапортовал Пилипенко.
Замполит послал за мной. Я пришёл.
– Почему вы заставляете вашего подчинённого рисовать вам альбом? – спросил меня замполит.
– Я не заставляю, – ответил я, – просто попросил.
– Попросил, – поддакнул Пилипенко, – и я сам вызвался.
Веснушчатое лицо замполита покраснело. Было видно, что он разозлился.
– Это использование служебного положения, – отчеканил он, – рядовой должен заниматься военной подготовкой.
– Вообще-то, сейчас вечер, – напомнил я лейтенанту.
– Значит, у него свободное время, – ответил замполит, – вот пусть и занимается своими делами.
– Вообще-то, сейчас по расписанию уборка прилегающей территории, – опять напомнил я лейтенанту, – а вверенная территория у нашего четвёртого взвода – это оружейная комната, коридор, умывальник и туалет. Пилипенко, твои три крайних от окна унитаза. Отодрать их так, чтобы блестели как зеркало. Через час проверю.
Пилипенко поник.
– За что? – трагическим шёпотом спросил он. – Я же ничего не сделал плохого.
– Во-первых, приказы не обсуждаются, – сказал я, – а во-вторых, если ты что-то рисуешь, то ни в коем случае не должен попадаться на глаза офицерам. Ты должен слиться с местностью, чтобы никакой лейтенант или капитан, а уж тем более майор, тебя не заметил. Как хамелеон. Так что иди и сливайся с унитазами.
– Есть сливаться с унитазами, – ответил Пилипенко и повернулся, чтобы идти выполнять моё распоряжение.
– Отставить унитазы, – вдруг заорал замполит, – вы что, товарищ младший сержант, издеваетесь надо мной?!
– Никак нет, – гаркнул я, – выполняю свои прямые обязанности.
– Ты сейчас сам пойдёшь унитазы чистить! – продолжал кричать Фадин.
– А чего это вы на ты перешли? – осведомился я. – Мы с вами, товарищ лейтенант, вместе не пили. Да и не буду я унитазы чистить. Вы не мой прямой начальник.
Лицо у замполита приобрело пунцовый оттенок. Глаза налились кровью. Он был прекрасен в гневе. 5 лет он учился. И вот наконец-то предстала возможность проявить свои таланты и покомандовать всласть.
– Мне-то что делать? – прервал паузу несчастный Пилипенко.
– Идите отдыхать, – скомандовал ему Фадин.
Пилипенко выдохнул «есть», развернулся и вышел из каптёрки.
– Товарищ лейтенант, – миролюбиво начал я, – ну что вы из-за пустяка так волнуетесь?
– Вы используете личный состав в личных целях, – отчеканил замполит.
– Хорошо, – так же миролюбиво продолжил я, – две недели назад у ротного сгорела проводка в квартире. Я с бойцом из второго взвода там целый день проторчал. Всё починили. И никто про личные цели ничего не говорил. Наоборот. Все были довольны. У ротного новая проводка. Мы от службы отдохнули. А какие пирожки жена ротного печёт! Пальчики оближешь.
И я блаженно улыбнулся, вспомнив вкус горячего повидла.
– Дорасти вначале до ротного, сопляк, – прошипел замполит, – тогда и поговорим.
– Зачем мне куда-то расти? – удивился я. – Я через несколько месяцев домой поеду.
– Поедешь, но без альбома, – сказал замполит.
– Послушай, Фадин, – я тоже перешёл на ты, – у нас разница два года. Чего ты тут из себя начальника корчишь? То, что у тебя на погонах две звёздочки, а у меня две полоски? Ну и что? Зачем из мухи слона раздувать?
– На вы ко мне обращаться надо, и не по фамилии, а по званию, – сказал замполит.
И тут моё терпение кончилось. Я подошёл вплотную к Фадину. Он отступил на шаг назад.
– Товарищ лейтенант, – отчеканил я, – идите на…
И я послал нашего замполита по матушке. Тот мгновенно побледнел. Открыл рот, чтобы что-то сказать. Но не успел.
– Ещё слово, и я вам морду набью, товарищ лейтенант, всего-навсего, – пообещал я вполголоса.
Фадин подавился несказанными словами, развернулся и выскочил из каптёрки. Позже выяснилось, что он побежал жаловаться.