Юношество, зрелость и прочее
Шрифт:
Утром нары пристегнули обратно. Я умылся, привёл себя в порядок.
На завтрак мои товарищи по роте прислали банку тушёнки и банку сгущёнки. Которыми я великодушно поделился с тремя соседями из автороты. Досталось угощение и часовому. Мой авторитет поднялся до небес.
От получасовой прогулки во дворе я отказался.
– Сидеть так сидеть, – сказал я и забился в уголок читать повесть Полякова. До обеда я с ней справился. Повесть мне очень понравилась. И я передал журнал через часового авторотовцам. Для культурного просвещения.
Делать было нечего. Абсолютно. И я наслаждался этим. Сидел в уголке и листал принесённые с собой книги. Или смотрел в потолок и мечтал о гражданской жизни. Целый день. До самого вечера.
На ужин я со своими соседями по гауптвахте съел очередную банку тушёнки, присланную мне из роты. Покурил в замочную скважину. Поговорил с часовым о тяготах караульной службы. И лёг спать. На предварительно откинутые нары.
Ночь опустилась на войсковую часть номер 20115. Не спали лишь дневальные и караул. И не спал командир части. Полковник Абузяров, маленький и шустрый татарин. Которого до дрожи в коленках боялись все. Начиная от рядового и кончая начальником штаба. Наш командир был суров и беспощаден. Требовал от всех соблюдения Уставов и идеального порядка. Взыскания раздавал направо и налево, не считаясь со званиями и должностями.
В общем, именно в эту ночь Абузяров решил проинспектировать, как несут караульную службу во вверенном ему подразделении. Такие проверки он проводил не часто. Раз или два в год.
В караульное помещение он явился в 4 часа утра. Взгрел помощника начальника караула за внешний вид. Проверил действия часовых при учебном пожаре. Влепил выговор начальнику караула за результаты этой проверки. Потом перешёл в помещение гауптвахты.
Я в это время спал сном младенца. И не слышал ни беготни с дырявыми вёдрами, ни шмона в соседней камере, который устроил неугомонный полковник.
Мне снилась жена нашего ротного. Как она кормит меня пирожками с повидлом. Одета она была в короткий халатик. И я почему-то знал, что под этим халатиком у неё ничего нет. Я сидел за столом, смотрел на сидящую напротив жену ротного и жрал пирожки. И мне было хорошо. Потому что пирожки заканчивались, а жена ротного смотрела на меня с усмешкой и расстёгивала верхнюю пуговицу на своём халатике.
И тут вдруг меня кто-то ударил по ногам.
– А тут что за лежебока у вас валяется? – услышал я сквозь сон властный голос.
И опять удар по ногам.
Я вскочил с нар, с тоской отрываясь от пирожков, и увидел перед собой командира части. В руках он держал мой журнал, конфискованный только что у соседей-авторотовцев. В дверях, весь белый, стоял дежурный по караулу.
Вкус повидла моментально исчез из моих воспоминаний.
– Арестованный в дисциплинарном порядке младший сержант Фёдоров, – вытянувшись по струнке, отрапортовал я.
Брови командира части удивлённо поползли вверх.
– Первый раз в этом помещении мне кто-то по уставу отвечает, – проворчал он и добавил: – Тоже художественные книжки читаете? Развели тут беллетристику.
Абузяров шагнул к нарам. Наклонился к стопке книг, которая мне служила подушкой.
Самой верхней книгой оказался учебник сержанта. Полковник повертел его в руках, хотел что-то сказать, но не стал. Отложил в сторону.
Следующей книгой лежал том из собрания сочинений В. И. Ленина.
– А Ленин вам тут зачем? – удивился полковник.
– Занимаюсь, – отчеканил я.
В тесной камере мой голос звучал звонко и громко.
– В каком смысле занимаетесь? – Абузяров пристально уставился на меня.
– Меня завтра выпускают, – глядя чуть поверх головы страшного начальника, продолжил я, – а в пятницу политзанятия. Я готовлю доклад по работе Владимира Ильича. Апрельские тезисы.
– Да? – удивился полковник. – И что там интересного в этих апрельских тезисах?
– Они написаны после Февральской революции, и в них даны установки к подготовке свержения Временного правительства, – бодро начал я.
– Достаточно, – прервал меня полковник, – а за что вас арестовали?
– За нарушение формы одежды, – отрапортовал я, – верхний крючок был расстёгнут.
– Сколько дали? – поинтересовался полковник.
– Двое суток ареста, – ответил я.
– За крючок? – уточнил Абузяров.
– Так точно, – подтвердил я.
– Отдыхайте, товарищ младший сержант, – полковник по-отечески положил мне руку на плечо, постоял и вышел.
Двери захлопнулись.
– Из какой он роты? – услышал я голос грозного полковника.
– Из первой, – ответили ему.
Шаги в коридоре затихли. Хлопнула входная дверь. Проверка покатилась дальше.
Мы с авторотовцами покурили в замочные скважины, и я улегся спать. Им за мой журнал с антиармейской повестью командир части влепил ещё дополнительные сутки ареста.
Утром Абузяров вызвал нашего командира роты. Майор Васильев на негнущихся ногах прибыл в штаб. Где получил по полной.
– Что у вас происходит?! – орал Абузяров на посеревшего от страха ротного. – У вас сержанты в камере работы Ленина изучают. Вы вообще, что ли, с катушек съехали? Ещё раз подобное увижу – сами в камере будете апрельские тезисы учить. По пунктам.
Ротный потел, ел глазами начальство и в душе проклинал меня, молодого замполита и всю свою службу.
А меня выпустили после обеда. Распахнулась дверь. Я сложил шинель. Забросил в вещмешок книжки и потопал на выход. Остатки сигарет я великодушно оставил троим неудачникам из автороты.
Вышел. Светило солнце. Небо было безумно голубым и бездонным.
Я никогда больше не видел такое красивое небо.
Двое суток в тесном и мрачном помещении дали о себе знать.
Краски были яркие. Воздух свеж. Пахло масляной краской и цветами.
Со стороны плаца были слышны звуки марширующего взвода.
До приказа оставалось ровно сто дней.
Национальный вопрос
Срочную службу я проходил в Воронежской области. Ещё при Советском Союзе. 1985-1987 годы. Осенний призыв.