Юность Барона. Потери
Шрифт:
– Ты же сам наставлял: по телефону минимум серьезного тексту? Тока при личной встрече.
(Хорошо излагает, собака. И ведь не придерешься!)
– Угу, выучил. На свою голову… Думаешь, дико интересно в свой законный входной через полгорода переться? За-ради секундного лицезрения твоей физиономии?
– Да кабы мне похмелиться было на что, я бы тоже… – Вавила задумался и вдруг шлепнул доселе несвойственное, образное: —…Я бы тоже отсрочил радость нашей встречи.
(У меня аж язык по-псиному наружу вывалился!)
– Как-как
– А чего?
– Да ничего. Искренне радуюсь, обнаружив в твоей речи следы непрочитанных книжек. Ну валяй, пристрачивай. Рукава к штанинам.
– Вчера вечером на даче, в Орехово. Ты ведь в курсе, начальник?
– За бухту отстоя Райки-плоскодонки? Само собой. Давно пора прикрыть это ваше тюленье лежбище.
– Прикрыть-то можно. А чё потом делать станешь? Разбредется народ кто куда – лови потом майками.
(Нет, за время нашего относительно недолгого, но плодотворного сотрудничества Вавила решительно поумнел. И я даже не знаю, с каким знаком – плюс ли, минус ли? – относиться к сему факту.)
– Наблюдаю, ты как-то не по-хорошему вознесся? С чего бы это, а? Дятелок мой, птичка певчая?
– Обидные слова сказал. Ну как возьму – да осерчаю?
(Ух ти?! Мы сегодня еще и зубки кажем?)
– Так ведь и я, друг сердешный, способен совершить аналогичное действо. Хочешь осерчалками померяться? Могу устроить. Легко.
– Не хочу.
– А коли так – звони дальше. Что там у вас вчера на даче приключилось?
– Хрящ поляну накрывал. Богатую, – нехотя озвучил Вавила.
– Ба-аа, знакомые все лица! Ну-ну?
– По ходу, они с Бароном хорошую тему подняли. Вот и проставлялись: на радостях да с барышей.
– Графиня, Барон. Прям благородное собрание, а не профсоюз блатарей. А что за тема?
– Не знаю. Я его пару раз пытал – ни в какую не колется.
– Может, плохо старался?
– Колоть хорошо – это вообще-то ваша работа, начальник.
– Спасибо, что напомнил. Учту… Кстати, во время ваших пьяных базаров тема с обносом хаты замдиректора Кузнечного рынка, случаем, не всплывала?
– Не-а. Сам посуди: кто ж за такой сытый заход порожняка гонять станет?
(Хм… Еще одно очко в твою пользу, стервец!)
– Самолично, разумеется, не станет. А ты бы взял, да и малеха беса подпустил? Приподраскачал? И за рыночного директора, и за вчерашнего обувного.
– А что вчера такое было с обувным? – искренне удивился Вавила.
– Как, ты не в курсе? Обули директора. Сообразно профессии.
– Дела-аа! Не, врать не буду, не слыхал.
– Вот те раз. Интересно, и за что же я все это время плачу тебе такие финансы?
– Был и б финансы, а то… Слезы. Даже на закуску не хватает.
– Не пробовал пересмотреть приоритеты?
– Как это?
– Сперва закусывай, а на сдачу выпивай? Оно и для здоровья пользительней… Кстати, Барон этот – кто таков? Какой масти?
– Из молодых, но по всему видать, в авторитете.
– В смысле – в законе?
– Если
– С чего такие выводы?
– Хрящ абы с кем работать не станет, – рассудил как-то уж шибко рассудительный нонче агент. – Да еще вторым номером.
– Тоже верно. Вот что, Вавила, ты мне за этого дворянина поузнавай. Потому как… нам здесь новых авторитетов не нужно. Старых не знаем куда складывать.
– Хлопотно может статься, начальник.
– Что так?
– Уж больно суров мужик.
– Не ссы. Твоя милиция тебя бережет.
– Вот это как раз меня и тревожит, – кисло отозвался Вавила.
– «Не тревожься ты, самая близкая, // И не прячь от меня седины, // Ту любовь, что зажгла первой искрою, // Не зальёт половодье весны…» [28]
28
Строчки из песни «Не тревожься», в ту пору широко известной в исполнении Владимира Трошина.
Как-то неожиданно и вдруг начался дождик. Мелкий, въедливый. Казалось, он даже не падал, а просто висел в воздухе.
– Глумишься, начальник?
– Отнюдь. Просто люблю хорошую эстрадную песню. Слушай, все хотел у тебя спросить: а почему Зойку Графиней кличут? На особу голубых кровей эта шмара всяко не тянет?
– Ее пару лет назад хахель очередной, по пьяни, в пивной на Гороховой графином по башке отоварил. Оттуда и пошло.
– Велик и могуч русский язык! Было бы забавно, кабы выяснилось, что и Барона этого оприходовали в той же пивной, но – барометром. Ладно, как говорят в тюрьмах: свидание окончено.
– Типун тебе!
Я поднялся с лавочки и рефлекторно потянулся, разминая конечности. Защищаясь от небесной сырости, поднял воротник.
– Благодарю за службу, дружище. Продолжай в том же духе.
– Э-эээ, начальник! – встревожился Вавила. – А на здоровье поправить?
– Газеты надо читать! – напутствовал я агента и двинулся в сторону площади Труда. Оставив на свежевыкрашенной скамейке позавчерашний опять-таки «Труд», промеж страниц которого помещалась трехрублевая купюра…
…Направляясь к трамвайной остановке, я размышлял о том, что поведанная Вавилой информация за Графиню этих денег, безусловно, стоит.
Другое дело, прознай моя Светка о том, какое количество рублей и трешек с завидным постоянством утекает из семейного бюджета на поправку здоровья таким вот упырям, у-уу! Боюсь, массовых жертв и разрушений не избежать.
Кстати, кто-то из наших сотрудников рассказывал, что на Западе, у ихних полицейских, якобы существуют специальные, неподотчетные денежные фонды для выплат осведомителям. Нам бы такой денежный карт-бланш, уж мы бы… Пускай и не к Октябрьским, но за пару-тройку лет ленинградские авгиевы конюшни подразгребли бы.