Юность Барона. Потери
Шрифт:
Хромов оказался прав – в профессорской квартире на улице Рубинштейна царили отнюдь не веселье и смех, а отчаяние и смятение. Не оправившаяся от шока новоявленная именинница нынешним вечером почти физически ощущала, что сделалась не на календарный год, а минимум на пять старше. Старше и старей. А ведь всего несколько дней назад такого рода определение применительно к Алексеевой прозвучало бы в высшей степени кощунственно.
Практически весь день Елена провела не выходя из супружеской комнаты, поручив детей заботам
– …Ленусь! Мы уходим.
В комнату осторожно заглянула Ядвига Станиславовна и столь умоляюще посмотрела на дочь, что та сочла нужным отозваться:
– Да-да, мама, идите. Купи там детям мороженое, только смотри, чтобы Ольга ела маленькими кусочками. Тебе денег дать?
– Не надо, у меня есть… Может, все-таки… и ты с нами? Весь день из комнаты не вылезаешь, так и с ума сойти недолго. И не ела ничего.
– Нет, не пойду. Не хочу. Не могу. Прости.
– Люська звонила, хотела поздравить. Я сказала, что ты спишь.
– Спасибо. Я потом… позже ей сама позвоню. Ты… ей сказала, чтобы они сегодня?..
– Не успела. Она сама первая этот разговор завела. Извинялась, что сегодня никак не смогут. Якобы у Женьки срочная работа образовалась.
– Вот и хорошо.
– А я так думаю: какие такие могут быть срочные дела на складе? Врет она все. Просто Женька, узнав про наши дела, небось полные штаны наклал.
– Мама! Ну что ты такое говоришь?
– Что думаю, то и говорю, – огрызнулась Ядвига Станиславовна. – За шкуру свою перепужался, прощелыга. За то, что ему дружеские отношения с врагом народа, случись чего, приписать могут.
– Перестань немедленно! Никакой Сева не враг народа, и ты сама прекрасно это знаешь!
– Я-то знаю, а вот ироды эти, которые по ночам…
– МАМА! Прекрати! Дети услышат!
– Все, молчу-молчу! Ухожу-ухожу! – Ядвига Станиславовна попятилась к двери и, бросив прощальный взгляд на дочь, с болью попросила: – Ну не убивайся ты так! Я уверена, что скоро во всем разберутся и Севу отпустят. Слышишь?
– Слышу.
– Ты до Степана дозвонилась?
– Да.
– И что он сказал?
– Сказал, подключит все свои московские связи. А при первой возможности приедет сам.
– Вот видишь!
– Бабуля! Пошли уже! Опоздаем на кино! – донесся из прихожей возбужденный, нетерпеливый голос Оленьки, и Ядвига Станиславовна вышла из комнаты…
…Разнопоколенческие осколки семейства Алексеевых спустились во двор.
На фоне мрачных бабушки и брата Ольга, в новеньком платьице, белых гольфиках и при бантах, смотрелась по-особенному нарядно.
– Бабуля! А когда мы поедем в гости
От этого невинного вопроса Юрий нахмурился еще больше.
– Как только он там обустроится, так и поедем, – нашлась бабушка.
– Надо ему телеграмму послать, чтобы обе… тара… ивался быстрее, – авторитетно рассудил ребенок. – А то лето наступит, пролетит и не заметишь. А там – Юрке в школу, мне в садик.
– Ничего страшного. Ради такого дела можно будет садик пропустить.
– Ур-раа!! Юрка, ты слышал? Можно пропустить!
– Слышал. Не ори так.
– А я не орю… ору, а просто так радуюсь. Бабуля!
– Ну что еще?
– А почему мама с нами в кино не пошла?
– Она себя плохо чувствует. Голова болит.
– А разве, когда день рождения, может голова болеть? У меня вот никогда не болит.
– Потому что там болеть нечему, – не выдержал Юрка. – Мозгов-то нет!
– Нет, есть чему болеть! Есть мозги! Бабуля, а чего он дразнится?
Минут через пять на углу Рубинштейна и 25-го Октября Алексеевы – Кашубские буквально секундами разминулись с Кудрявцевым, двигавшимся встречным галсом.
И это была очередная роковая случайность.
Потому как, наткнувшись на Володю и влекомый им роскошный букет роз, Ядвига Станиславовна поняла бы его маршрут и намерения. А поняв, сделала все возможное, чтобы этим вечером Кудрявцев не сворачивал с Невского, а шлепал бы себе прямо и… хм… куда подальше. От греха.
Но, увы, пересечения не произошло. А вот грех…
Грех, скажем так, имел место быть…
Когда Бог хочет наказать человека, Он лишает его разума. Когда же Бог хочет наказать нас этим человеком, Он лишает его совести.
В тот момент, когда пылкий влюбленный Кудрявцев поднялся на лестничную площадку и остановился перед заветной дверью, и разум, и совесть покинули его окончательно. Самое печальное, что не бесповоротно.
А ведь спроси его сейчас: зачем он, пренебрегая мудрыми советами товарища, этим вечером приперся в дом, в котором поселилась беда, Кудрявцев не смог бы произнести в ответ ничего вразумительного.
Более того, всю дорогу до Рубинштейна Володя убеждал себя, что именно сегодня ему в самом деле не следует встречаться с Еленой. Убеждал, но продолжал движение. Аки тот пьяница, что в очередной раз собирается бросить пить и отмечает это свое решение очередной же стопочкой. Короче, налицо имелось самое натуральное помешательство. Помноженное на эгоизм влюбленного человека и возведенное в куб решимостью расставить, подвернись такая возможность, все точки над «ё»…
Кудрявцев покрутил ручку старорежимного звонка, и в недрах квартиры исключительно однозвучно загремел колокольчик. Открыли ему очень не сразу, так что у Володи оставался последний крохотный шанс отмотать ситуацию назад и убраться восвояси. Однако он этим шансом не воспользовался.
Наконец щелкнули замки, дверь тихонько скрипнула, и на пороге возникла Елена. В простеньком домашнем платьице и тапочках на босу ногу. Непривычно растрепанные, неуложенные волосы, красные от бесконечных слез глаза, заметно опухшее лицо. Очень такое говорящее лицо.