Юность Барона. Потери
Шрифт:
– Интересная все-таки у вас профессия. Каждый день среди картин, статуй и прочей красоты.
– Похоже, Володя, вы нас со смотрителями залов путаете.
– То есть?
– Обыкновенно на работе я дальше запасников и нашей с Люськой каморки не выбираюсь.
– Да вы что?! Не может быть!
– Именно. А уж какими вещами порой заниматься приходится – не приведи Господь!
– Например?
– Например, писать, согласно спущенного плана, псевдонаучное исследование на тему: «Увязка данных экспериментального изучения цветоформенного образа в процессе восприятия и данных цветоформенного
– Ни фига себе! Ой, извините!
– Ничего страшного.
– Я такое не то что написать, выговорить не смогу.
– Вот видите. Не все у нас так просто. К сожалению.
– Елена, а… а можно просьбу?
– Пожалуйста.
– А две?
Елена задорно рассмеялась:
– Как любил в подобных случаях выражаться мой отец: «Ты, бабка, пеки блины. А мука будет».
– Странно.
– Почему?
– Как-то не бьется, не стыкуется подобное выражение с профессором.
– Отчего же? Папа очень любил народные русские поговорки, знал их великое множество. Самое забавное, что некогда его пристрастил к ним самый натуральный швед.
– Что за швед?
– Вильгельм Наполеонович Гартевельд. Был такой композитор. Не слышали?
– Нет.
– Потрясающий человек. Швед, который настолько влюбился в Россию и в русскую культуру, что переселился к нам и прожил здесь почти сорок лет. Сочинял музыку на стихи русских поэтов, ездил в этнографические экспедиции, где записывал песни тюрьмы и каторги. Как раз в одну из таких поездок по Сибири, в Тобольске, они с папой и познакомились.
– А что ваш отец делал в такой глухомани?
– В 1908 году папу попросили прочесть там курс лекций. Даже страшно представить, что в ту пору мне было всего-навсего…
– Сколько?
– Володя, разве вы не знаете, что задавать подобные вопросы женщине – верх неделикатности?
– Извините.
– Ладно. Так что там у вас за две просьбы?
– Просьба первая: давайте перейдем на ты?
– Да запросто. Принимается. А вторая?
– Можно тебя пригласить?
– Куда?
– В ресторан. Не знаю, как ты, но лично я сегодня, кроме стакана молока и куска хлеба, еще ничего не жевал. Да и должен же я тебя как-то отблагодарить? За экскурсии?
– Глупости. Ничего ты не должен.
– Тогда просто зайдем. Безо всякого повода?
За разговорами они сами того не заметили, как вышли на Невскую, она же 25-го Октября, перШпективу.
– Мне вообще-то домой нужно, – замялась Елена. – Я ведь своих не предупредила, что могу задержаться.
– Да мы скоренько – туда-сюда. Вот, скажем, в «Метрополь»? И тебе как раз по пути: с Садовой в переулок Крылова, там через Зодчего Росси к Фонтанке – и, считай, ты дома.
– Я смотрю, ты начал неплохо ориентироваться в городе?
– Вашими стараниями, товарищ искусствовед. Так каков будет твой положительный ответ?
– Хорошо, – сдалась Елена. – Пусть будет положительный.
– В таком случае прошу вас, мадам! – шутливо взял ее под локоток Кудрявцев.
– Благодарю вас, мсье…
Двадцать минут спустя они сидели за столиком друг против друга, и Владимир не сводил с Елены восторженных и будто все еще не верящих в происходящее глаз. Именно по этой причине он и не почувствовал затылком внимательного изучающего взгляда, что метнул в их сторону Хромов, которого этим вечером занесла в «Метрополь» нелегкая. В смысле нелегкая служба.
Около часа назад сотрудник госбезопасности, с которым Кудрявцев делил общий служебный кабинет, получил сигнал, что один из братьев Зиганшиных, разработку которых вели подчиненные капитана Иващенко, встречается в «Метрополе» с представителем германской торговой фирмы. Вот Хромов сюда и подорвался. И, к немалому удивлению, помимо опекаемых фигурантов срисовал нового сотрудника Вовку Кудрявцева с миловидной дамой. Женщину эту Хромов знал как младшую сестру Нелли Кашубской, отработкой связей и окружения которой они, по заданию Москвы, занимались полгода назад.
И вот теперь, одним глазом следя за подозреваемыми, а другим наблюдая за коллегой, Хромов профессионально определил, что неожиданно нарисовавшаяся в «Метрополе» парочка явилась сюда всяко не делового ужина ради. Об этом красноречиво свидетельствовал тот факт, что Кудрявцев, помогая спутнице определиться с меню, несколько раз, как бы невзначай, касался ее руки. Женщина словно бы не замечала этих его жестов. Но! Уж столько в лице ее читалось невысказанной тоски и нерастраченной нежности, что Хромову сделалось немного не по себе от того, сколь гармонично смотрелась эта пара. Не по себе и неловко. Так, словно бы ему пришлось заглянуть в замочную скважину чужой спальни. Впрочем, заглядывать в чужие замочные скважины было частью его ремесла.
– …Потом отец возглавил кафедру в Николаевском инженерном училище, и с тех пор у нас постоянно столовались студенты. Помню, мама ворчала, что квартира превратилась в постоялый двор. А в 1912-м в училище поступил Всеволод и тоже стал бывать у нас. Моя старшая сестра его, понятное дело, недолюбливала.
– Что так?
– Отец всегда старался поддерживать лучших учеников. И не только тарелкой супа: то ездил к прокурору просить за студента, которого собирались выслать за революционную деятельность, то ходатайствовал, чтобы талантливому еврейскому юноше выдали вид на жительство – тогда ведь не всякому еврею разрешали прописаться в столице. Папа находил для своих учеников меценатов, приискивал им источники заработка. Словом, делал все возможное, чтобы бедные, но одаренные студенты смогли доучиться. А поскольку Нельке не давалась математика – в этом смысле мы с ней в маму-гуманитария, папа платил Севе, чтобы тот занимался с ней репетиторством.
– А, теперь понятно.
– Наверняка в будущем я бы тоже не избегла подобной участи, но осенью 1914-го Сева ушел добровольцем на фронт.
– Да-да, я в курсе. Степан Казимирович мне рассказывал.
– Несколько лет мы ничего не знали о Севе. Думали даже, что погиб. Как вдруг он объявился. Это было уже после революции, зимой 1918-го. Помню, с каким удивлением мы тогда смотрели друг на друга. Ведь, когда он ушел на фронт, мне было всего-то семь годков. Ой! – спохватившись, виновато улыбнулась Елена. – Ну вот, тебя ругала, а сама же и проболталась.