Юность Барона. Потери
Шрифт:
Ленинград, май 1941 года
Всеволод стоял у распахнутого на кухне окна, курил и жадно впитывал запахи и настроения первого по-настоящему весеннего дня, что явился в этом году с превеликим опозданием.
Еще вчера в Ленинграде хозяйничали промозглые ветра, с утра так и вовсе валил мокрый снег. Но сегодня долгожданное весеннее солнце до краев, до самых высоких крыш залило воронку двора, по днищу которого тотчас засочились тонкие ручейки – последний
Казалось бы – вот оно, дожил, дотянул, хвала богам, до весны! Но только наученный горьким опытом последних лет инженер Алексеев не спешил обольщаться – и на природный, и персонально на свой счет. Потому как в нынешней жизни заправляла и беспредельничала такой силы Тьма, против которой не смогло бы устоять даже и небесное светило…
– А мама скоро придет? Это на кухню заглянул Юрка.
В танкистском, разумеется, шлеме: последние полторы недели сын расставался с подарком Гиля разве что во время школьных занятий и сна. Да и то с превеликой неохотой.
– Что?.. А, да. По крайней мере надеюсь. А что такое?
– Надоело с Олькой сидеть. Во двор хочу.
– Что поделать – терпи, брат. Уж такая твоя планида. Погоди, а бабушка нынче где?
– Она с бабой Верой в театр пошла.
– Вот как? Обратно не повезло тебе.
– Пап, а ты чего такой грустный? И сегодня, и вчера, и раньше тоже?
– Неужто заметно?
– Ага. У тебя неприятности на работе?
– Неприятности? Хм… Можно и так сказать.
– А чего случилось?
Всеволод хотел было отмахнуться, уйти от скользкой темы. Но вопрос был поставлен сыном напрямик, а потому требовал предельно искреннего ответа.
– У нас в прошлом месяце, на Сортировке, с горки пустой вагон сорвался и покатился прямиком навстречу электричке. В последний момент каким-то чудом переключилась стрелка, и вагон ударился в стоящую на запасном пути цистерну с бензином.
– Бабахнуло? – ахнул Юрка.
– Нет. Выдержала удар цистерна. Так что – дважды повезло.
– А чего тогда неприятности? Радоваться надо.
– Вот и мы поначалу радовались, – согласился Всеволод. – Но потом проверки, следствие… Стрелочника-то обязательно сыскать должны.
– Какого стрелочника? Дядю Федю?
– Почему дядю?.. Ах, вот ты о чем! Нет, дядя Федя – он на станции Лигово служит. В данном случае «стрелочник» – фигуральное выражение: человек, пускай и случайный, на которого можно все свалить. А в идеале таковых должно быть несколько. Группа. Устойчивая группа с предварительным умыслом.
– С умыслом – это как? – не понял сын. – И как это случайный? Совсем-совсем любой? Даже ты?
– Не волнуйся, все-таки не настолько случайный… Юрий, а тебе в шлеме не жарко весь день ходить?
– Не-а.
– Даже не знаю, что тебе и ответить. Во-первых, к тому времени много воды утечет. А во-вторых… неважно, какую профессию выберешь. Главное – человеком стать.
– Я ведь и так уже человек? Ноги, руки, голова? Всё как у всех.
– Ноги, руки. По твоему определению получается, что, раз я без руки, так теперь уже и не вполне человек? Так, что ли?
– Я не то хотел сказать, – запротестовал Юрка. – Просто…
– В том-то и дело, сын. В этой жизни на самом деле всё очень даже не просто.
– Пап!
– Аюшки?
– Помнишь, когда вы с дедом Гилем, с дядей Володей и еще с Самариным на кухне курили, я за конфетами для девчонок заходил?
– Честно говоря, не помню. Допустим. И что?
– Я слышал, как вы про войну говорили. Что она скоро начнется.
– Хм… Но, согласись, подслушивать чужие взрослые разговоры – это не комильфо?
– Случайно получилось. Честное слово.
– Верю. А к чему ты вспомнил?
– Просто жаль, что не успею. Получается, пока подрасту, она уже кончится, война-то. Обидно.
– Ах, вот ты о чем! Не переживай, Юрка. Уж чего-чего, а эдакого барахла на много поколений вперед хватит.
– Ты так думаешь?
– Убежден, – подтвердил Алексеев-старший. И, помрачнев лицом, добавил: – И это как раз тот редкий случай, когда мне бы очень хотелось оказаться неправым.
– Ага, неправым! Сам-то небось повоевать успел. Еще и добровольцем. А ведь тогда совсем другая война была.
– Почему другая? Все войны одинаковы.
– Та была империалистическая, а значит – несправедливая.
Всеволод покачал головой. Заговорил отрешенно, бесстрастно:
– Запомни, сын: война и справедливость – понятия взаимоисключающие. Точно так же, как не могут быть справедливыми или несправедливыми болезнь или смерть.
– Так ведь…
– Не перебивай! И еще одно: меня всегда очень коробит, когда я слышу фразу «прошел войну».
– Почему?
– Потому что войну нельзя пройти! Она – или милостиво отпускает, выплевывает тебя, оставляя в живых. Или забирает навсегда. Третьего не дано.
– А как же герои? – негодующе возмутился Алексеев-младший. – Чапаев, Котовский, Пархоменко? Буденный? Что ж, по-твоему, Семен Михайлович не герой? Его всего-навсего… выплюнули? Слюной, что ли?
– Герои, сын, они, в основном, в книжках и в фильмах обретаются. Безусловно, герои нужны. Хотя бы для того, чтоб, когда деваться некуда, люди уходили на войну. Но вот в самой войне ничего героического нет.