Юность Барона. Потери
Шрифт:
Полторы выкуренные натощак папиросы спустя из дому вышла Люба, облачившаяся в кричаще цветастое крепдешиновое платье, выгодно подчеркивающее женские выпуклости.
На плече висела модная пляжная сумка.
– А вот и я. Уложилась в норматив ГТО?
– Почти. Но надо будет еще потренироваться.
– Ты так думаешь? – Люба выгнулась, озорно прильнула к Барону пышным и пышущим телом и насмешливо-мечтательно уточнила: – А когда и где мы проведем следующую тренировку?
– Идем уже, – недовольно буркнул Барон. – А то и в самом деле опоздаем.
Он
– Счастливо, бродяга, – напоследок напутствовал он пса. – Мой тебе совет: при первой возможности уходи на рывок. Иначе – век воли не видать. Тем более собачий век человечьего короче. Хотя бывают, конечно, нюансы…
Они едва успели. Буквально влетели в последний вагон, прошмыгнув в узкую щель закрываемых дверей.
Народу внутри было много, хотя по причине воскресного дня и не биток. Выцепив взглядом единственную свободную лавку, Люба решительно потянула Барона за руку и с немалым облегчением плюхнулась, занимая местечко у окна.
Сидящая напротив окруженная узлами и кутулями бабка неодобрительно посмотрела на нарушившую ее уединение парочку. Основная доля выразительного негатива предсказуемо адресовалась девице, чья «полна пазуха» словно так и норовила выкатиться из платья.
– Уфф… Совсем меня загнал. Ажио сердце выпрыгивает.
– Кабы не подгонял, лишний час на станции куковали бы.
– В дремучем лесу на зеленой опушке кукует-кукует, кукует кукушка… – протянула Люба зачин трошинского хита и со словами «Сушняк замучил. Пить хочу – умираю!» достала из сумки предусмотрительно прихваченную на даче початую бутылку «Улыбки».
– Хлебнешь?
– Нет, спасибо.
– Как хочешь. А вот я с удовольствием…. Уффф… Нагрелась, зараза.
– Вот ведь бесстыжая девка, прости господи! – не выдержав, ухнула бабка.
– Вы это про кого, мамаша?
– Про тебя, про кого же еще? Мужик – и тот отказался. А ей хоть бы хны! Хлещет прям из горла, да еще в общественном месте. И куда только милиция смотрит?
– А милиция, мамаша, смотрит туда же, куда и все, – пояснила Люба и провокативно покачала грудью.
– Тьфу, паскудница!
Сплюнув в сердцах, бабка, кряхтя, собрала свои пожитки и перебралась на другую лавку.
– Сиськи по пуду – работать не буду! – понеслось ей вдогонку.
– Перестань, – поморщился Барон. – Чего ты к бабке прицепилась?
– Интересное кино! Это кто к кому прицепился? Ууу… Ненавижу таких вот старух.
– Как гутарят щирые хохлы: «Уси дивчата – голубята, а де ж тади ти чортови бабы беруться?» Вспомнишь эти слова, когда сама такой станешь.
– Я? Старухой? Да никогда! Лучше загодя удавлюсь! – Люба сделала еще пару глотков и убрала бутылку. – Давно хотела спросить, да все случай не подворачивался. Можно?
– Сделай такое одолжение.
– «Барон» – кликуха уважительная. Но как тебя на самом деле, по паспорту кличут?
Барон ответил не сразу:
– Юрием окликали. Еще до паспорта.
– Ю-ююурочка! Надо же, прям как Гагарина! Ой! А ведь точно! Вы и в самом деле похожи.
– И чем же это? – непроизвольно улыбнулся Барон.
– А вот этим самым – улыбаетесь хорошо. По-настоящему. Только Гагарин все время улыбается, а ты почти никогда.
– Это он на фотографиях и в кино улыбается. У него теперь работа такая: лопни, но держи фасон. А небось, когда домой возвращается, давай своих по хате гонять.
– Думаешь?
– Допускаю. Жизнь – слишком грустная штука, чтобы вечно лыбиться и хохотать.
– Это точно, – вздохнула о своем Люба. – Так, значит, ты у нас Юрий? А по отчеству?
– Ко мне можно без отчества.
– Да мне просто интересно.
– Ну, если и в самом деле интересно, Всеволодович.
– Ой! Странное какое имя. Необычное. Я из Всеволодов только Боброва знаю. И еще этого… как его? Который «Оптимистическая трагедия»?
– Вишневский.
– Точно.
– Да ты на самом деле, оказывается, образованная женщина, Люба?
– На том стоим. Хотя другим кормимся.
– Всеволод – имя как раз обыкновенное. Самое что ни на есть славянское.
– А что оно означает?
– Властелин. Как вариант: «владеющий всем».
– Ничего себе! И как?
– Что как?
– Владел твой отец всем?
– Не всем, но многим.
– Например?
– Силой духа. Здравомыслием. Характером. Инженерным делом владел.
– И всё?
На лице Любы читалось разочарование: мнилось ей, что Барон, со своими повадками и манерами, всяко имел происхождение благородное, а аристократические предки его некогда владели обширным угодьями и каменными замками. В конце концов, не на пустом же месте возникло такое погоняло?.
– По мне – совсем немало. Дай Бог всякому такого богатства. По крайней мере я бы точно не отказался.
– Он жив? Твой отец?
– Нет. Умер.
– В войну? Барон нахмурился:
– Незадолго до.
– Ой! Ты извини, если я вдруг что-нибудь не то, дурацкое ляпаю?
– Хорошо. Когда будет дурацкое – извиню.
– О-ох, башка гудит! – Люба схватилась за виски и стала натирать их круговыми движениями пальцев.
– Поспи. Часика полтора еще ехать будем.
– А и то верно! – охотно согласилась она и, не спрашивая разрешения, по-свойски привалилась к Барону, пристроив голову у него на плече.
Отключилась Люба практически мгновенно.
Заснула, сама того не ведая, что своими, на первый взгляд абсолютно невинными, вопросами разбередила Баронову душу по полной.
И вот теперь, рассеянно глядя на пролетающие за окном лесные пейзажи и крохотные полустанки, ему отчетливо, до каждого слова, припомнился последний, по-настоящему взрослый разговор с отцом.
Хотя в тот майский вечер Юрка, разумеется, и помыслить не мог, что эта их беседа по душам – последняя.