Юность грозовая
Шрифт:
— А ты их не бойся, — он растерянно смотрел на девушку. — Они же воруют, понимаешь? За это им попадет!
— Мне тоже от них попадет, — сказала Таня, немного успокоившись. — Ну что мы стоим, уже совсем темно.
— Пойдем через рощу, так ближе, — предложил Миша.
— Я никогда там не ходила.
— Не заблудимся, я знаю тропинку.
Луна еще не взошла. Деревья и кустарники казались черными и огромными. Роща жила ночной жизнью. В прошлогодней листве шуршали ежи, где-то жалобно кричала птица, над головами
Миша и Таня шли по тропинке рядом. Уже по тому, что Таня молчала, сосредоточенно прислушиваясь к шорохам, Миша догадался, что она боится темноты. А когда совсем рядом с шумом взлетела птица, Таня вздрогнула и невольно прижалась к Мише. Лицо ее было так близко, что он почувствовал на своей щеке горячее дыхание. Сам не заметив того, Миша осторожно сжал ее плечи.
— Это сова шарахнулась, — успокоил он. — Очень испугалась?
— Немножко, — призналась Таня, отходя от него и ускоряя шаг.
Теперь разговор окончательно не клеился: оба испытывали неловкость от неожиданной, случайной близости.
Наконец подошли к дому Холодовых. Возле калитки остановились. Луна только что поднялась, и сумрак стал редеть, рассеиваться. Миша посмотрел на Таню. Лунный свет делал ее лицо неестественно бледным, а глаза от этого казались еще глубже, темнее.
— Наверно, уже спит, — прошептала Таня, кивнув на притихший дом, угрюмо смотревший на улицу черными глазницами окон. — Она со мной почти не разговаривает.
— Приснилась она тебе, — зло проговорил Миша. — Я и сам не стал бы с ними разговаривать, удрал бы от них.
Он сказал это с такой запальчивостью, что Таня удивленно посмотрела на него. Дотянувшись рукой до сиреневого куста, она сорвала листок и, разминая его пальцами, грустно сказала:
— Куда же я уйду? Да и неудобно как-то… родственники они.
— Давай присядем, — предложил Миша. — Времени еще мало.
— Что ты, уже поздно, — возразила Таня. — Да и тебя теперь ждут дома. До свиданья.
Она помахала рукой и, скрипнув калиткой, пошла к дому.
Миша прильнул к щели в заборе, но ничего не мог рассмотреть — тень от сараев и навесов делала двор похожим на погреб.
Рано утром Миша примчался в правление колхоза. Кроме Курганова, там никого не было.
— Что у тебя стряслось? — удивился Курганов. — Присядь-ка, отдышись.
— Люди воюют, дядя Ваня, а они хлеб колхозный воруют! — выпалил Миша.
— Постой, постой, кто это они? — насторожился Курганов. — Давай-ка, брат, по порядку.
Миша подошел к столу и рассказал все, что говорила ему Таня про Холодовых.
— Только она просила, чтобы никому ни слова, — как-то виновато закончил он. — Боится она их.
— Н-да, — неопределенно промолвил Курганов. — Если узнают, они ее не похвалят.
Он посмотрел на часы, встал и прошелся по комнате.
— Ты иди на работу, а я тут помозгую. О нашем разговоре — никому. Понял?
— Понял, — ответил Миша и выскочил на улицу.
Поздно вечером, когда Миша, возвратившись с поля, поужинал и собирался ложиться спать, к нему прибежал Федя.
— Собирайся в правление! — возбужденно сказал он.
— И что там за срочность такая? — насторожилась Елизавета Степановна, недоуменно посмотрев на сына.
Миша пожал плечами и перевел взгляд на Федю.
— Я и сам не знаю. Сказано: явиться.
По дороге Миша попытался узнать, зачем он понадобился в такое позднее время, но Федя действительно ничего не знал. За ним пришел из правления посыльный и сказал, чтобы он явился вместе с Мишей.
— А у отца не спрашивал?
— Да его с утра дома нет. Станица погружалась в сон. Затихли во дворах голоса. Дома стояли темные, словно нежилые. Только через узкие щели в ставнях еле заметно светился огонек в председательском кабинете. Возле крыльца правления фыркали три оседланные лошади.
Распахнув дверь, Миша при тусклом свете керосиновой лампы увидел у стола Курганова и Федькиного отца.
— Вот и орлы наши, — с улыбкой промолвил Курганов и, обращаясь к Захару Петровичу, добавил: — Что и как, расскажешь ребятам по дороге. Нужно, чтобы поменьше видели вас здесь.
— Попросить бы, Егорыч, милицию, они бы его тряхнули живо, — сказал Захар Петрович, вставая.
— Нельзя так сразу, — с укором проговорил Курганов. — Время нынче суровое, крепко могут наказать людей, а у них ведь тоже сын на войне да к тому же еще и писем не шлет, может, погиб. Ну, поезжайте!
Поскрипывая деревяшкой, Захар Петрович вышел вслед за ребятами.
— Трогай, хлопцы! — сказал он, усаживаясь в седло.
Ехали молча. На краю станицы, у кошары, беспокойно лаяли сторожевые собаки.
— Ни песен, ни гармошки, не то, что до войны бывало, — с грустью промолвил Захар Петрович. — Хмурое время.
Миновав рощу у речки, выехали в поле.
Захар Петрович придержал лошадь и, когда ребята поравнялись с ним, шепотом сказал, что едут они к табуну, который пасет Холодов, и объяснил, как они должны себя вести. План был так прост, что ни Миша, ни Федя даже не переспрашивали о своих обязанностях.
Переговорив, пустили лошадей рысью. Миновали пруд, свернули вправо и стали спускаться в широкую балку.
Вскоре показался табун.
— Кто такие? — послышался голос, и с земли поднялся Холодов.
— Свои, Прохорыч, — отозвался Захар Петрович.
Миша и Федя следом за ним соскочили на землю.
— А мы к тебе, — начал Захар Петрович устало. — Вот и хлопцев подняли на ноги.
Он сел на траву, достал кисет и стал закуривать.
Холодов насторожился, беспокойно посмотрел по сторонам.