Юность в Железнодольске
Шрифт:
Я соврал. Я бы тогда съел, наверно, за один присест дневную пайку хлеба, пять вермишелевых супов и столько же рагу из костей с толченой картошкой, заправленной горьковато-терпким хлопковым маслом.
Но Валю трудно обмануть. Велела растопырить ладони на краю лотка. И, прошуршав корочкой, горбушка очутилась в моих пальцах.
— Ой и прелестное платье мне принесли, Сережа.
— Кто принес?
— Люди.
Валя приложила к халату тяжелое шелковое платье.
— Нравится?
—
— Креп-сатэн. Не спутай: не сатин, а сатэн.
Я мало чего смыслю в тканях, но постарался сделать вид, что для меня ни что не в диковинку.
— Ты парнишка со вкусом, — лукаво похвалила она.
— А ты девушка с размахом. Второе в этом месяце платье. И дорогое.
— Недоволен?
Я не то что был недоволен, но какое-то раздражение поднималось в душе. В прошлый раз я обрадовался ее обновке, теперь вроде нет. Я сказал, что рад за нее, но сказал невнятно.
Она смотрела на меня так, как, вероятно, глядит в телескоп астроном, озадаченный непривычным поведением давно знакомой звезды.
— Почему у тебя изменилось настроение?
— Откуда ты взяла платье, Валек?
— Хватит, походила обдергайкой. Думаешь, приятно, когда кто-нибудь споет вослед: «Хороша я, хороша, да плохо одета»?
— Я ничего не говорю.
— Не говоришь. Правильно. Ты думаешь...
— Придира ты, Валек.
— Как с папой случилось, я страшно чуткая стала. Ты меняешься ко мне.
— Мнительность. Вот ты вправду меняешься. Кто в прошлое воскресенье уныривал на танцах?
— Ты где-то там стоишь. Ко мне подходят, приглашают. Ты рядом стой. Но ты не терялся... Вон с какими девушками танцевал! Постарше меня.
— Какие попадались.
— Знаем мы вас. Выберете глазами, нацелитесь и, как только духовики заиграют, летите.
Я не стал спорить. И так бывает, как она говорит. Но в прошлое воскресенье было не так. Я правду сказал, что на танцах в клубе железнодорожников Валя избегала меня: ее, должно быть, смущали мои кирзовые ботинки и хлопчатобумажная стираная спецовка. И танцевала Валя не со всеми, кто приглашал. Своих одногодков она шутливо-покровительственно отсылала к девчонкам с бантиками, а сама танцевала с парнями лет двадцати.
— Сережа, ты что замолчал?
— Вкусная горбушка.
— Неужели ты думаешь, что я модница? Я просто соскучилась по красивым платьям. С Гелей напеременку буду носить, она догоняет меня. Теперь себе ничего не буду справлять, только маме и Ванде. Обносились. Эх, Сережа, сколько всего нужно! Одно расстройство! Ты не сочувствуешь...
— Неправда. Я за вашу семью давно переживаю. Если хочешь знать — за тебя сильнее всего... А ты — «не сочувствуешь»...
— Не сердись. Я сболтнула... Сережа, ты бы женился?
— Что?!
— Ты уже думал, на ком жениться?
— Рано еще.
— У тебя усы растут. И ты гордо держишься. Ты бы хотел жениться на мне?
— Хватит смеяться.
— Я не понарошку.
— Где ты слыхала, чтоб ремесленники женились?
— Слыхала. На Фрунзенском поселке девчонка вышла замуж за ремесленника. Правда, у ее родителей свой дом и корова.
— Издеваться будут. Сосунки, мол.
— Пусть! Еще обращать внимание на всяких зубоскалов. Сережа... Вдруг бы получилось, что меня кто-нибудь посватал?
— Кто-нибудь?
— Сватают уже. И мама согласна. Даже рада. Хороший человек, инженер. А я растерялась. У меня нет желания выходить за него. И отвертеться трудно. Только вот... если бы ты согласился жениться. Согласился бы?
— Ловко ты, Валек, фантазируешь.
— При чем тут «фантазируешь»?
— Тогда выходи замуж.
— И выйду.
— Ну чего ты дурачишься?
— Ладно, ладно, не сердись. Ты еще теленочек. И мне только шестнадцать лет. Замуж не выйду. Ладно. Только за тебя. После войны.
— Давно бы так.
— Значит, согласен?
— Слепой сказал «посмотрим», глухой сказал «услышим».
Валя обиделась. Закрыла лоток задвижкой. Я просил, чтобы она опять выглянула. Но Валя отвечала откуда-то из дальнего угла склада, что и так уже выстудила помещение, а оно и без того холодное. Я стал канючить, что не могу говорить, не видя ее лица. Она сжалилась, открыла лоток и снова заговорила с прежней охотой и радостью.
Нам было весело, но я промерз до косточек. Собрался уходить. Она загрустила.
— Сережа, возьмешь кирпичик хлеба?
— У меня ведь нет карточек.
— Без карточек, без карточек. От меня.
— Ты же талончиками отчитываешься. Где ты их возьмешь? Недостача получится.
— Эх ты, сын продавщицы!
— На хлебе она бог знает когда работала.
— Все равно что на хлебе, что на бакалее. Условия общие. Особенности, конечно, и там и там свои. Взять хлеб. Лучше всего, если его под утро привозят. Разновес к открытию магазина терпимый.
— Что за разновес?
— Разновес? В ту смену первый завоз хлеба вечерний. Плохо. Понимаешь? Разница в весе хлеба утром и вечером будет килограммов на пять. На целых две круглых буханки. Хлеб горячий. Паром изойдет, усядет. Усушка. Понимаешь?
— Вполне.
— Если бы не естественная, обвешивать бы приходилось. Сейчас за обвес, сам знаешь, по головке не погладят — волчий билет или в тюрьму.
— Не пугай, Валек. Ты скажи, что за зверь «естественная»?