Юный свет
Шрифт:
– Правда? – Она подняла глаза. Рыжие кудри надо лбом были схвачены заколкой – три пластиковые смородинки. Она опять замотала головой и сморщила физиономию. – Юлиан, а почему мы никуда не уезжаем? У меня вон в классе все разъехались.
Я чувствовал, что она сейчас разревется.
– Не верю. Они так говорят, чтобы похвастаться. И среди моих одноклассников тоже никто не уехал. Они сейчас все там, в нашем клубе.
– Врешь! Там только Толстый и дебильные Марондесы. Они засунули мне в трусы морковку.
– Чего? Ну, это же ради прикола.
– Совсем
На вырезанные фигурки закапали первые слезы.
– Я хочу на каникулы! У меня есть солнечные очки, купальник, и папа подарил мне красный чемоданчик. Почему мы никуда не едем?
– Ну, хватит уже… – Я еще раз взглянул на часы. – Ты проголодалась. Хватит реветь. А куда ты хочешь поехать?
Но она заплакала еще сильнее, откинулась на подушку и прикрыла глаза рукой.
– Не знаю. Где есть лошади и озеро, чтоб купаться.
– Тогда, может, поехать на Баггерзее?
– Нет! Там битое стекло.
– Точно, я и забыл. Ну, хватит реветь, пожалуйста. Для плача нет причин. Давай, вытри слезы. Может, мама отправит нас отдыхать на окраину города.
Софи засопела.
– С чего это вдруг? – Она вытащила из-под подушки одного из своих плюшевых медвежонков, маленького и взъерошенного, по имени Мук. – Мы и так живем на окраине!
– Знаю. Но есть ведь и другие места, где бассейны, пони, бег в мешках и много чего еще. Можно и туда поехать. Спеть тебе из «Комиссара Мэгре?»
Ей нравилось, когда я по-своему пел главную мелодию телесериала, подражая французскому. Я умел здорово гнусавить. Но сейчас она не прореагировала, даже головой не кивнула. Похоже было, что она прислушивается. С подбородка капнула слеза.
Я тоже услышал входную дверь, звук поворота ключа, а потом шаги матери по лестнице, гораздо медленнее, чем обычно, и быстро смел обрезки со стола, собрал их с дивана, часть, правда, проскользнула между пальцев.
Лапой плюшевого мишки Софи вытерла слезы, а наша мать, открыв дверь, заглянула в комнату. Вид у нее был усталый. Она сняла туфли, оставив их тут же. На руке небольшой пластырь.
– Ну, как вы тут? Чего-нибудь поели?
Не дожидаясь ответа, она прошла на кухню. Чиркнула спичкой, и вскоре заклубился дым, а моя сестра была уже тут как тут.
– Я хочу картофельное пюре с конфитюром. И сливки с клубникой, но хорошо взбитые. Слушай, Юлиан сказал, что мы можем поехать в зону отдыха на окраине. Это так?
Перебросив пиджак через руку, мать прошла в комнату. Ее нейлоновые чулки оставляли на линолеуме влажные следы. Она завела руки назад, расстегнула молнию и одним движением бедер спустила серую юбку.
– Почему ребенок плакал?
Она посмотрела на меня. С обрезками бумаги в руках, я передернул плечами, сглотнул слюну, а мать, шагнув на ковер, протянула руку в мою сторону. Я отдал ей бумажные клочки. На чулке отстегнулась одна резинка.
– У тебя что, уши заложило? Я спрашиваю, почему Софи плакала?
На свету у нее были голубые, темно-голубые глаза, но в затененной комнате они казались такими же черными, как у плюшевого мишки.
Сестра ковыряла в носу.
– Нет, мама, ничего такого не было. Он меня не обижал. Правда. Я только очень хотела есть. А папа когда придет?
Продовольственный магазин находился в противоположной части поселка, и мне пришлось идти через всю Флёц-Фреештрассе, а потом по Флёц-Рёттгерс и Герцогштрассе. Дорога казалась бесконечной еще и потому, что все дома вдоль улицы выглядели одинаково. Перед каждым узкий палисадник, две кирпичные ступеньки, ведущие к выкрашенной зеленой краской входной двери, первый этаж, оштукатуренный белым, второй – серым, и каждый домик несколько смещен по отношению к соседнему. Так что Флёц-Фреештрассе только казалась прямой, а стоило обернуться, как из-за ступенчатых фронтонов домов она становилась похожей на растянутый аккордеон.
В единственном здании с плоской крышей находился магазин фирмы Spar. О его темную шершавую штукатурку можно было растереть кусочки пенопласта в мельчайшую крошку. В винном отделе я сдал пустые бутылки на двадцать пять пфеннигов и купил репчатого лука. «Требуется подсобная рабочая сила» гласило объявление рядом с весами. «Заявки принимаются только в письменном виде!»
На прилавке были разложены на пробу маленькие кусочки сыра «Гауда». Парочку я съел, а один сунул в карман. Но, пока я шел к кассе, я прочел на пакете с луком, что он стоит тридцать два пфеннига. Я развернулся на сто восемьдесят градусов. Продавщица, полировавшая тряпочкой яблоки, глядела на потолок, там недавно повесили круглые выпуклые зеркала. На запястье у нее позвякивали серебряные браслеты.
– Извините, мне нужно купить лука на двадцать пять пфеннигов.
Она наморщила лоб.
– В чем дело? А я что, лимонов тебе наложила?
Я ухмыльнулся и показал ей цену на пакете.
– Ну и? Может, мне его еще и почистить?
– Да нет. – Я протянул ей квитанцию возврата денег за сданные бутылки. – У меня только двадцать пять пфеннигов.
Она втянула уголки рта глубоко в щеки. Потом вытащила довольно большую луковицу, взвесила еще раз и написала на пакете новую цену. Восемнадцать пфеннигов.
– Так. А теперь проваливай. У меня полно дел.
Под серебряными браслетами виднелась натертая докрасна кожа. Она опять уставилась в потолок. Я поблагодарил ее и повернул за холодильник, в проход с консервами, макаронами и печеньем. Перед полкой со сладостями стояли оба Марондеса. Старший, Карл, все лицо в прыщах, оскалился мне навстречу и кивком головы показал на своего брата. Франц раскрыл коробку дорогих шоколадных конфет с начинкой и одну за другой засовывал их себе в рот. Сквозь щеку была видна их форма, а когда он глотал, раздавался такой звук, будто его сейчас вырвет. Тем не менее он продолжал набивать рот, пока коробка не опустела. Его брат тоже полез к полке и протянул мне целую пригоршню шоколадных батончиков Milky Way.