Юный свет
Шрифт:
Она подоткнула одеяло вокруг бедер и откинулась на деревянную спинку кровати с резными фруктами – яблоками и виноградом. Потом понюхала сигарету, закурила и, прежде чем выпустить дым, сплюнула табачную крошку. Я подошел к маленькому письменному столу, усыпанному десятком фотографий на паспорт. На большинстве из них на лице у нее виднелись прыщи.
– Ну и когда ты съезжаешь?
Наморщив лоб, она пристально смотрела на тлеющую сигарету.
– Не въехала. Это шутка?… Что ты такое говоришь? Зачем мне съезжать?
– Ну, если ты теперь работаешь…
– Ты что, рехнулся? Будучи ученицей?
– Или переехать к своему другу.
– Какому другу?
– Ну, к этому, у которого мотоцикл «крайдлер».
– К Джонни? – Она хмыкнула. – Ну, ты даешь! Да я ему даже ноги целовать не позволю. Или ты считаешь, что он симпатичный?
– Да не знаю я. Нет, наверное. И все время дерется.
– Вот именно. – Она посмотрела на клубы сигаретного дыма под лампой. – Он сильный.
– Но совсем не подходит тебе. У него такие шрамы.
– Где это? А, ты имеешь в виду под подбородком? Ну, да… На мужчинах шрамы не выглядят так отвратительно. Скорее даже наоборот, подогревают интерес.
– Как бы не так. У моего отца тоже вон полно шрамов. Еще с войны и от ударов камней в шахте. И угольная пыль в них въелась. Если б у меня было столько шрамов, я сделал бы себе пластическую операцию.
Она прикрыла глаза, а на лице у нее заиграла снисходительная улыбка. В волосах застряла пушинка.
– Так твоя мать ложится сейчас в больницу?
Я пожал плечами, сел на стул.
– Понятия не имею. Надеюсь, что нет. Иначе мне придется целыми днями пасти сестру.
– Ну и что? Маленькие девочки такие сладенькие. Они так за тобой увиваются. – Она выпустила носом дым и стряхнула пепел на край крышки от баночки с кремом, стоявшей под ночником. Внутри лежала обсосанная карамелька. – Тогда у тебя была бы свободная хата, ты мог бы пригласить приятелей и свою подружку…
– Кого? – Я подтянул ноги на сиденье, обхватил колени руками. – Нету у меня никакой подружки, ты чего! Мне всего двенадцать.
Она кивнула. На карамельке – налипшие кусочки стриженых ногтей.
– Ну, ты ведь уже подрачиваешь?
Я почувствовал, как горит лицо, словно меня подключили к току. Маруша захихикала.
– Бог мой! Что я такого сказала! Ты весь красный!
– Вовсе нет.
Слова застряли в горле. Мне не хотелось разговаривать на эту тему, и я сделал вид, будто зеваю. Маруша запрокинула голову и выпустила несколько ровненьких колечек дыма под потолок. Потом почесалась под одеялом.
– Не кисни… Скажи, а что все-таки у твоей матери?
– Как что? Я же сказал – желчный пузырь.
– Понятно. Мне кажется, она все время тебя колотит. Что ж ты так ее достаешь? Ты ведь милый мальчик, правда?
– Понятия не имею. Да и бьет она меня не очень часто.
– Рассказывай! Мне все слышно. Почти каждую неделю. Она о вас поварешку разбила.
– Не говори, чего не знаешь. Софи еще маленькая. А я иногда такое отмачиваю. Из школы сбегаю, или еще чего. А то прихожу весь в грязи…
– Все равно это не повод, чтобы бить ребенка.
– Ну,
– Чей отец? У меня нет отца.
– Ну, Горни. Когда ты собралась в церковь в короткой юбке. Помнишь?
– Это мое дело. И если он меня еще хоть раз тронет, я точно пожалуюсь Джонни. Тот встретит его после смены у выхода из шахты. – Подложив под затылок подушку, она откинулась в угол, протянула мне недокуренную сигарету. – Мне уже почти шестнадцать. И я никому не позволю собой командовать. Не будешь так любезен… – Она почмокала губами. – На вкус как солома.
Я встал, затушил бычок о жестяную крышку, а она сняла подаренные ей колечки, четыре штуки, и положила их на подоконник. Потом потянулась, зевнула, а я подошел к кровати и показал ей свою рану – медленно заживающую мякоть большого пальца.
– Гляди. У меня тоже будет шрам.
Ухмыляясь, она схватила мою руку. Ее пальцы были теплыми и сухими, и когда она наклонилась, я смог заглянуть ей за футболку, увидеть золотой якорек, висевший на тонкой цепочке промеж грудей.
– Никакого шрама не будет, малыш. Так, царапина.
Я сглотнул.
– Нет, будет шрам.
Рука начала дрожать. Она держала меня не слишком крепко, но и не отпускала, поглаживая кончиками пальцев мою ладошку, совсем нежно, будто воздух перебирала. Потом, смеясь, посмотрела мне в глаза.
– Опять покраснел. Тебе нравится?
Я помотал головой, отпрянул назад, возможно, немного резко. Коврик у кровати заскользил под ногами, и я наступил на пластинку Удо Юргенса [8] .
– Ах, черт. Я не нарочно. Прости, пожалуйста.
8
Удо Юргенс – популярный австрийский певец шлягеров и композитор.
– Ерунда. – Она опять легла на подушку. – Тем более, что это пластинка твоей матери.
Я нагнулся и, чтобы скрыть оцепенение, сел на корточки. У нас было только три пластинки: одна – Криса Хауленда [9] , вторая – Риты Павоне [10] , а третья – Билли Мо [11] . Эту я видел впервые.
– Что-то новенькое? Должно быть, купила в городе. И как? Ничего?
– Не знаю. Сойдет. Можешь забрать ее назад.
9
Крис Хауленд – английский эстрадный певец.
10
Рита Павоне – итальянская эстрадная певица.
11
Билли Мо – джазовый трубач и певец из Тринидада; жил в Германии.