Юный свет
Шрифт:
Отец нахмурил брови.
– Что? Как это? Что тут общего? – На правой руке задвигались мышцы, когда он гасил только что закуренную сигарету. Дым он выпустил вниз, вертикально на грудь. – Чушь какая-то… Что такое война, я, наверное, получше знаю.
Он откинулся на спинку и издал такой звук, словно заскрипел зубами. Его темно-светлые волосы были длиннее обычного, курчавились над ушами, и Софи, посмотрев на него, потрогала пальцем вмятину у него на подбородке.
– Папа, скоро опять начнется война?
Он резко замотал головой, схватил воскресную газету. Я щелкнул пальцами. Он протянул мне
– Папа, – на большой палец она накручивала локон, – если будет война, мы снова будем убивать людей?
– Только уж не ты, – ухмыльнулся я, – ты же близорукая.
Но она не обратила на меня никакого внимания. Отец читал спортивную колонку, и она толкнула его.
– Скажи, а ты на войне стрелял?
Он кивнул.
– Конечно. Там все стреляли.
– Правда? И ты кого-нибудь убил?
Он не ответил. А мать, пришедшая из кухни с губкой, чтобы протереть стол, погрозила ей пальцем:
– Софи! Это еще что такое?
Звучало строго, но при этом она усмехалась, так что моя сестра совершенно не испугалась.
– Пап, скажи, а ты людей убивал?
Он тяжело вздохнул, почти охнул, но не поднял глаз. Его скулы задергались.
– Папа, пожалуйста! Они кричали? И действительно падали на землю и умирали, как в телевизоре? Скажи же!
Моя мать, словно ожидая ответа, замерла на месте. Я скрестил руки на груди, а отец прокашлялся, поднял голову и схватился за свою чашку. Белки глаз побелели еще больше.
Софи прыгала по дивану на коленях.
– Расскажи, папа, пожалуйста. Ты кого-нибудь убил насмерть? С кровью, и все такое?
Отец держал чашку, но не пил. Его рука была слишком большой для изящной ручки. Пальцы не пролезали в дужку. Но его лицо показалось мне еще более нежным, чем обычно. Из-под собранных углом бровей он посмотрел на мать и сказал странным, приглушенным голосом, будто нас с Софи тут вовсе не было:
– И что я должен им сказать?
Мать резко вздернула подбородок и обошла вокруг стола. Каблуки громко стучали.
– Хватить скакать! – Она протянула мне губку, из нее капала вода, схватила сестру за руку, стащила ее с дивана. – Марш в комнату. И подбери игрушки!
У нас на кухне была плита белого цвета, эдакий эмалированный монстр с хромированными ручками и множеством духовок для выпечки и поддержания еды в нужном температурном режиме. А вокруг плиты еще шел полированный поручень. Внизу размещалась тележка для дров и угля, ее надо было выкатывать промеж ножек плиты, похожих на чугунные лапы животного. Моя мать готовила все, даже яйца для завтрака, непосредственно на открытом огне. Она орудовала крюками, ухватами, чугунными конфорками и подставками словно опытный кузнец, не портя при этом своих только что накрашенных ногтей.
Я взял квадратные ведра, выставленные ею для меня под дверь, и пошел в подвал. На лестнице пахло чем-то сладким, неоновая трубка дневного света так все еще и не работала. Она только вспыхивала и мигала. В подвале все двери Горни, сколоченные из горбыля, стояли закрытыми,
Я беззвучно посвистывал себе под нос. На нашей двери, в самом конце напротив прачечной, болтался висячий замок, но мы им никогда не пользовались. Дверь была обита заменителем линолеума. Я толкнул ее плечом, но свет зажигать не стал. В углу поблескивала куча угля, сплошное кошачье золото [12] , сейчас не выше колен, а зимой она была с меня ростом, об этом свидетельствовали следы сажи на стене. Я обернулся.
12
Разложившаяся темная слюда с золотистым блеском (геол.).
– Не пугайся!..
За полкой с инструментами, в полумраке мутных от пыли солнечных лучей, падающих наискосок сквозь небольшое оконце, стоял господин Горни. И я, почти уже войдя, попятился со своими ведрами назад, грохнул ими о дверь. Засунув руки за нагрудный карман своего рабочего комбинезона, он смотрел на меня краем глаза. Тень от горбатого носа падала на лицо, а его голубые глаза светились, как стеклышки.
– Я ищу запчасти для ремонта велосипеда. Не знаешь, где это лежит?
Я ничего не ответил, помотал головой, а он вышел из полумрака и ткнул меня тыльной стороной руки.
– Рот-то закрой. А то муха залетит. Чем твой отец чинит велосипед?
– Чем? Думаю, разными подходящими для ремонта шин кусочками резины.
– Ну, так вот. И где они у него?
– Там.
Кивком головы я показал в противоположный угол. Он подошел к старому буфету и выдвинул ящик. На Горни были массивные рабочие ботинки, и никакой рубашки, даже майки. От него разило потом. Когда он уперся кулаками в бедра, с голого плеча соскользнула лямка комбинезона.
– Черт побери, что за кавардак. Где тут что можно найти?
Плечи сзади – волосатые.
– Слева. Под наждачной бумагой.
Он отыскал старую табакерку, потряс ее. Загромыхали запчасти и пластинка для шерховки резины. Он открыл крышку.
– Тебя ведь за углем послали? – Тюбиком клея он показал на кучу. – Так не стесняйся, приятель.
Я нагнулся и зачерпнул ведром по полу. Отец наполнял его с одного раза, а мне пришлось повозиться, сопя и кряхтя. Господин Горни стоял у меня за спиной. Когда первое ведро было наполнено, я отставил его в сторону, а он протянул мне второе и усмехнулся.
– Ты все неправильно делаешь. Только зря силы тратишь. Тут надо одним рывком, а не по полу возить.
Черная жесть ведра уже продырявилась, нежно рассеиваясь, в дыры светило солнце, и я кивнул, хотя и не понимал, что он имеет в виду. Я снова приставил край ведра к куче угля.
– Боже мой, да нет! Вот так как раз и не надо. Откинь ручку назад и набирай с размаха, а не пригоршнями. Это же так просто.
Он отложил в сторону табакерку, нагнулся надо мной, крепко взял мои руки в свои. Болтающиеся концы лямок щекотали мне шею.