Юрий Долгорукий (Сборник)

Загребельный Павел Архипович

Дулеб писал: "Одного лишь корзна княжеского было достаточно для того, чтобы отступились даже те из киевлян, которые были ослеплены собственной яростью и беззащитностью своей жертвы. А что, если бы прикрыли Игоря не корзном княжеским, а дружиной конной?"

Владимир успел довести Игоря до ворот Мстиславова двора, но тут преследователи спохватились, а может быть, это набежали какие-то новые, они догнали беглецов и с молчаливой жестокостью начали вырывать из рук Владимира избитого до крови Игоря, били Игоря, били заодно и Владимира, а когда появился здесь младший брат Владимира Михалко, верхом на коне, и, соскочив на землю, попытался было защитить князей, били также и Михалка, сорвали с него крест и чепы, весом в целую гривну золота, свалили на землю, топтали так, словно бы речь шла здесь не о мести над Игорем и Ольговичами, а над всеми князьями, малыми и великими, из всех родов, известных и безвестных, нелюбимых и почитаемых, - всё равно. Владимир снова воспользовался заварухой и, не веря, чтобы озверелая толпа мстила ещё и маленькому князю, не стал защищать Михалка, а молча протолкнул Игоря во двор к матери, закрыл ворота перед самым носом у разъярённых убийц и поскорее спрятал еле живого князя в кожуховых сенях.

Дулеб писал: "Княжеский дом оказался запертым всеми своими дверями даже для того князя, который там жил, кто же запер эти двери и когда и зачем? Вот бы знать".

Кожуховые сени были вознесены чуточку над землёй, однако они были открыты всем взглядам снизу, не представляли никакого убежища, и перепуганный Игорь напрасно метался от окошка к окошку и торопливо и часто крестился на все четыре стороны света.

Те, что были за воротами, ворвались в княжий двор, тотчас увидели Игоря, выбили дверь в кожуховых сенях, стащили князя вниз и тут, в конце ступенек, добили его и за ноги потащили через Бабий Торжок к Десятинной богородице, словно бы намереваясь бросить труп перед этой великой святыней. Кому казалось, что Игорь ещё жив, тот продолжал бить князя, так что, если он и в самом деле сохранял ещё в теле какие-то признаки жизни, растерял их на Бабьем Торжке уже навеки. На пути толпы попался какой-то воз, запряжённый дохлой клячей, и тогда убийцы изменили своё намерение, бросили труп на телегу, вскочили на неё сами и велели хозяину везти их со страшной поклажей на Подол. Там на торговище сбросили труп князя в грязь и исчезли бесследно, словно их и не было никогда, словно это и не киевляне учинили зло, а какая-то насланная неведомая сила. И хотя не видели, чтобы кто-нибудь подходил к убитому, вскоре тот оказался нагим, как при рождении на свет, и говорили, будто это тайком приходили благоверные и отрывали от одежды убитого по кусочку во спасение и исцеление, пока вовсе не обнажили труп.

Дулеб писал: "От мученичества всегда ждут чудес, но забывают люди, что бог не страдает никогда, он только радуется или гневается, так почему же человек не стремится сравняться с богом в радостях, а непременно в гневе!"

Кое-кто, правда, утверждал, что Игорь и не нагим вовсе лежал на торговище, ибо нашлись добросердечные старушки и прикрыли убитого, хотя и не отважились обмыть кровь на его ранах.

Лишь после того, как свершилось неотвратимое, нашёл князь Владимир обоих тысяцких, Лазаря и Рагуйла, и послал их на Подол с дружиной, чтобы они защитили там хотя бы мёртвого, если уж не сумели уберечь живого.

Тысяцкие сказали киевлянам:

–  Вы убили Игоря, а мы похороним его.

На что киевляне ответили:

–  Не мы его убили, а убили его два Давыдовича и Всеволодович, когда они замыслили зло супротив нашего князя и хотели убить его изменой. Но бог за нашего князя и святая София.

И велел тысяцкий Лазарь взять Игоря и отнести в церковь святого Михайла, в Новгородскую божницу, там тысяцкие положили убитого в гроб и прикрыли корзном князя Владимира.

Назавтра утром, в субботу то есть, митрополит послал игумена Ананию отпеть, по обычаю, надлежащие молитвы над убиенным. Игумен увидел, что Игорь не убран по монашьему чину, велел обрядить его и, отпев, отвёз в церковь святого Симеона, где и похоронили князя. Над мёртвым князем игумен Анания произнёс гневливо-болезненное слово.

Дулеб писал: "Невыясненным остаётся, кто первый крикнул возле Софии об убийстве и кто первый побежал, кто первый ударил князя, а кто последний. Виновных нет, никто их не искал с первой минуты и с первого дня, а теперь никто и знать не может".

Так бессмысленно и беспричинно погиб в Киеве потомок Рюрика в восьмом колене, правнук Ярослава Мудрого, Игорь, в крещении Георгий, сын Олега Святославовича и княжны половецкой, в крещении Феофании.

Дулеб писал: "Чем мог так опротиветь киевлянам Игорь, который княжил в Киеве всего лишь двенадцать дней, на тринадцатый день уже бежал от Изяслава и, брошенный дружиной, позорно застрял в Дорогожицком болоте и просидел там четыре дня, голодный и измученный?"

Пришёл Иваница, и Дулеб отложил перо.

Иваница сообщил:

–  Бежал привратник из нашего монастыря.

–  Когда?
– спросил Дулеб.

–  А тогда же и бежал.

Дулеб не понял.

–  Когда - тогда?

–  Ну, когда убили князя.

–  А этот?

–  Тот, что отворяет нам? Это новый. Игумен Анания сразу же поставил его. А тот бежал. И никто не знает куда.

Первый виновник. Можно сразу вписать в пергамен. Знать бы только имя.

–  Звался как?

–  Сильвестр. Или Силька - по-простому. Учен вельми. Послушником у самого игумена был. Потом вёл записи монастырские. К вратам приставлен в августе.

Август. Опять август в Киеве. Даже в каменную тихую обитель врывается он со своей яростью. Дулеб прикрыл глаза веками, немного посидел так, потом придвинул к себе пергамен. Написал: "Первое имя виновника Сильвестр, монастырский привратник. Виновен, потому что бежал. Или же станут ведомы ещё и другие имена?"

Иваница не уходил. Он смотрел, как Дулеб записывает на пергамен, спокойно улыбался.

–  Про Игоря что говорят в Киеве?
– спросил Дулеб.

–  А ничего. Про смерть - и всё.

Виновных не было. Привратник не идёт в счёт. Он только открывал ворота. А кого впускал?! Теперь не найдёшь. Великий город строго хранит тайну, не выдаст её никогда никому. А обвинить весь город? Для этого он должен бы быть намного меньшим и не Киевом. Потому что Киев не подожжёшь с четырёх концов, и людей не выгонишь за городские валы, и виры с Киева не возьмёшь.

–  Не за своё дело взялся, - вслух подумал Дулеб.
– Надобно возвращаться к князю Изяславу.

–  А смерть в Киеве?
– малость обиженно спросил Иваница.

–  Узнали обо всём, больше не можем.

–  Вот уж! Если есть о чём узнавать, человек узнает непременно. Как хворость невозможно скрыть от лекаря, если она есть в теле, так и тут. Побыть нам надобно в Киеве.

–  Хорошо тебе в Киеве?

–  Вот уж!

Во дворе заржали кони, зазвенела сбруя, незваные всадники внезапно окружили скит, Дулеб с Иваницей не успели ни удивиться, ни возмутиться, а в келейку уже протиснулось несколько бородатых, мрачного вида мужчин, неся с собой конский дух, запах ремней и суеты людской. Передний без ласковости и почтительности в голосе спросил:

–  Дулеб кто?

–  Я, - сказал Дулеб.

–  Поедешь с нами.

–  Куда и почто?

–  К боярину Войтишичу.

–  Я княжий лекарь, - напомнил Дулеб.

–  Князей великое множество - Войтишич один.

–  Я тоже один. Зовусь Дулеб. Лекарь приближенный великого князя Изяслава. Слыхали?

Бородач был малость обескуражен спокойствием Дулеба.

–  Просит тебя воевода и боярин Иван Войтишич, - уже иначе повёл он речь.

–  Так и надобно говорить. Ежели просит, я ещё подумаю. А для этого все отсюда выйдите. Ибо я хочу здесь остаться.