Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Наконец он проснулся и отчётливо услышал: "Кузьма!" Голос грубый и незнакомый. Ему должен был бы ответить Иваница, раз уж выкрики раздавались где-то у самой двери, но Иваница почему-то молчал, хотя спал всегда чутко, будто птица на ветке. А невидимый человек снова позвал: "Кузьма!" - и Дулеб не выдержал, вскочил с деревянного узкого ложа, подбежал к двери, коротко откликнулся: "Кто?" Спрашивал коротко не от страха, а из-за того, что не проснулся ещё окончательно. У него не было времени прикоснуться рукой к топчанчику в передней (где же Иваница? Неужели спит так крепко?), поскорее толкнул дверь, хотел ещё раз бросить в ночь своё резкое: "Кто?" но не успел, потому что в дверь с той стороны что-то ударило с силой страшной и короткой и словно бы вонзилось в доски таким острым и так глубоко, что Дулеб невольно почувствовал, будто это неведомо-острое вонзилось ему в грудь. Так оно, видно, и должно было быть, да только толстые дубовые двери стали его защитой. И снова не успел он даже испугаться, не прятался за дверью, а выскочил во двор и потянулся рукой туда, где только что послышался удар.
В двери торчало длинное тяжёлое копьё, вогнанное в дубовую доску чуть ли не на глубину всего наконечника.
– Кто здесь?
– уже гневно и требовательно крикнул Дулеб.
– Кузьма?
– спросил грубый мужской голос.
– Подойди ближе, сын.
– Какой сын? Я Кузьма Дулеб. Княжий лекарь.
– Дулеб?
– Тот ещё не верил.
– А мне сказали: тут Кузьма. Сын мой.
– Да кто ты, странный человече?
– нетерпеливо спрашивал Дулеб. Покажись, что ли. Чуть не убил меня, а теперь о каком-то сыне глаголешь. Где ты?
Он бесстрашно пошёл в темноту, но не нашёл никого.
Собственно, в таких случаях Дулеба должен был выручать Иваница, между ними существовало неписаное соглашение, но Иваница спал непробудно, не слыхал ничего, и это встревожило Дулеба ещё больше, чем невидимый человек с копьём. Такое случалось впервые. Иваница умел не спать именно тогда, когда ему нужно было не спать, Иваница всегда предупреждал опасность. Иваница всегда знал наперёд, предчувствовал каким-то таинственным образом всё, что скрыто было до поры до времени от всех остальных. А поскольку он всегда щедро делился своим знанием прежде всего с Дулебом, способность ясновидения приписывалась прежде всего Дулебу, потому что, как бы там ни было, Иваница являлся слугой княжьего лекаря, а прислужник - это ведь не человек, в лучшем случае это - полчеловека.
Так считали все, кроме самого Дулеба. Для Дулеба Иваница был товарищем, верным помощником, а часто ещё и спасителем.
– Иваница!
– позвал Дулеб, возвращаясь в своё каменное прибежище, которое чуть было не стало последним.
– Спишь, что ли?
Он подошёл к ложу, на котором должен был спать его товарищ, осторожно ощупал темноту.
Иваницы не было.
Только теперь Дулеб вспомнил, что в передней келейке должна была гореть свеча. Свечи лежали возле ставника ещё из Игоревых запасов, там их хватило бы на много ночей. Иваница должен был следить ещё и за тем, чтобы не угасал свет, но вышло, вишь, так, что и свечка угасла и Иваницы нет.
Дулеб прошёл в тот угол, где должен был быть ставник со свечой, долго водил во тьме рукой, не нашёл ничего.
Иваницу же леший попутал. С ним бывало всякое, но такого - никогда ещё. Откровенно говоря, мир полон тайн, но это не для Иваницы. Для него мир был открыт всегда и во всём. Тайной для мира мог быть разве лишь сам Иваница. Потому что он всегда всё знал, а о нём никто ничего. Даже велемудрый лекарь Дулеб. Если бы у Дулеба спросили, откуда у него взялся Иваница, он не смог бы ответить. Потому что тот родился словно бы сам по себе, ниоткуда. Вот так. Ещё вчера его не было, а сегодня уже есть. Появился, и всё. Беззаботный, здоровый, как рыба, ясные глаза, ясное лицо.
– Хворь имеешь?
– спросил для приличия Дулеб, хотя твёрдо знал, что спрашивает лишь для приличия.
– А что такое хворь?
– удивился Иваница.
– Зачем же ты пришёл?
– Помогать тебе хочу.
– Смыслишь в лечении?
– А что такое лечение?
– спросил Иваница.
– Ну, - Дулеб, быть может, впервые столкнулся с такой наивной простотой.
– У людей время от времени непременно что-нибудь болит, я и помогаю тогда им своим умением. Это и есть лечение.
– Вот!
– радостно промолвил Иваница.
– Я и говорю.
Дулеб смотрел на него доброжелательно, поэтому Иваница решил сказать всё до конца.
– Ты помогаешь людям? Я буду помогать тебе. Негоже ведь, чтобы такому человеку никто не помогал.
– Как же ты помогать будешь, ежели не смыслишь в лечении?
– Хворому что?
– улыбнулся Иваница.
– Хворому поможешь ты. А кто поможет здоровому? Свет широкий, всё в нём есть. Вот там и понадобится тебе Иваница.
– Уже знаешь свет?
– недоверчиво спросил Дулеб.
– А оно само узнается, - беззаботно взглянул на него Иваница.
Если же сказать откровенно, знания приходили к Иванице от женщин. Известно, что для женщин тайн не существует нигде, известно также, что женщинам всегда хочется поделиться тем сокровищем, которым они обладают, и вот тут оказывался нужным этой лучшей части человечества именно Иваница. Не следует считать, будто он подманивал женщин или, грешно даже подумать, применял к ним силу и принуждение. Они сами шли к нему, влекомые его добротой, его улыбчатой беззащитностью, его беспомощностью. Он не походил на тех задиристых, наглых, быстрых на всё злое мужчин, которые слонялись по свету в одиночку или же целыми толпами, часто возглавляемые воеводами, а то и князьями, в нём было нечто детское, хотелось помогать такому славному парню, спасти его от вероятных жестокостей мира, а кто же мог сделать это лучше женщин? И они приходили к Иванице с новостями, предостережениями, тайнами, предположениями, а то и с пророчествами.
А уже Иваница от щедрости своей делился знаниями с Дулебом, каждый раз вызывая у того удивление, хотя казалось, не должен был бы удивляться этот человек, который ещё издалека, лишь увидев кого-нибудь, мог точно сказать, здоров он или болен, и даже мог довольно точно определить недуг, которым страдал немощный. Так и получалось: один из них ведал обо всём, что происходит вокруг людей, а другой как бы заглядывал в их души, видел их нутро. Радостного в этом, наверное, было мало, но у каждого на земле есть своё призвание, их призвание было именно таким.
Следует отметить ещё и то, что Иваница никогда не проявлял интереса к знаниям Дулеба, потому что считал людскую хворь недостойной своего внимания, зато щедро делился со своим старшим товарищем всем добытым, и не так, видимо, из осознания важности своих сведений, сколько от врождённой доброты.
Так оно получилось и в Чернигове, куда великий князь Изяслав посылал Дулеба не для выведываний, а только по лекарским делам.
За год до этого Изяслав захватил Киевский стол раньше своих стрыев Вячеслава и Юрия Мономаховичей, устранив Игоря Ольговича, который был князем киевским каких-нибудь две недели после смерти брата своего Всеволода Ольговича. С изгнанием Игоря наступил конец господству Ольговичей в Киеве, киевляне вельми радовались возвращению (не без их помощи) Мономаховичей; брат Игоря Святослав Ольгович ведал тоже весьма хорошо, что не вернуть уже для их рода Киевский стол, но боль за брата, которого Изяслав сначала посадил в поруб, а потом послал в монастырь, и стремление хоть как-нибудь донять Изяслава бросили Святослава в сообщники суздальского князя Юрия, сына Мономаха. Тот чувствовал себя тоже обиженным, потому что его племянник Изяслав, пренебрегая рядом старшинства, забыв и о старшем своём дяде Вячеславе, и о нём, могучем и вездесущем (за это и прозван он был Долгоруким) Юрии, захватил стол Киевский, так, словно это было какое-то заброшенное ловище, или купеческий обоз, или красна девица, на которую, имеет право тот, кто первым доскочит.