Юрий Долгорукий
Шрифт:
Природа социальных взрывов всегда одинакова. Сильнее всего людей возбуждает ясно очерченный образ врага, желательно находящегося в пределах досягаемости, — и чем яснее и определеннее обозначен враг, тем выше градус всеобщего возбуждения и тем страшнее и, увы, предсказуемее последствия. Как и шесть с лишним лет назад, враг был обозначен очень ясно и отчетливо — чужаки, суздальцы, пришедшие в Киев вместе с князем Юрием. И потому ненависть киевлян обрела очень четкую направленность. «И много зла створися в ть день, — рассказывает киевский летописец о событиях, разыгравшихся в самый день похорон князя, — розграбиша двор его Красный, и другыи двор его за Днепром разъграбиша, его же звашеть сам Раем, и Василков двор, сына его, разграбиша в городе, [и] избивахуть суждалци по городом и по селом, а товар их грабяче».
В литературе уже писалось о том, что в посмертном разграблении имущества Юрия Долгорукого и его дружины, равно как и в других подобных эксцессах, сопровождавших смерть отдельных киевских князей (в частности, Святополка Изяславича или Всеволода и Игоря Ольговичей),
В социальных конфликтах так бывает почти всегда: их участники стремятся найти оправдание любому своему действию, порой реанимируя отживающие древние ритуалы. В данном случае главным, несомненно, был социальный и политический аспект конфликта между киевлянами и князем, а также киевлянами и «пришлецами» из Киева [140] . Но так же несомненно и то, что Юрий и его приспешники воспринимались в Киеве и киевской округе именно как «пришлецы», чужаки, на которых мог быть распространен жестокий обычай (в отношении «своих» князей он, по-видимому, уже не действовал). И это придавало киевскому восстанию не вполне привычные для нас формы.
140
А потому итоговый вывод И.Я. Фроянова («В майских событиях 1157 года… нельзя, конечно, отрицать присутствия элементов социального протеста и политической борьбы. Но, если воспользоваться сравнением, то были узоры на языческой событийной канве»; там же. с. 305) представляется несколько утрированным. Сводить все произошедшее почти исключительно к воспроизведению древнего языческого обряда, на мой взгляд, совершенно неправомерно.
…Изяслав Давыдович вступил в Киев на третий день после похорон, 19 мая, «в неделю пянтикостьную», то есть в день Святой Троицы, или Пятидесятницы {357} . [141] Произнесенные им накануне во всеуслышание слова молитвы («Благословен еси, Господи, оже мя еси росудил с ним смертью, а не кровопролитьем») были искренними и отражали общий взгляд на произошедшее: Изяслав становился киевским князем не в результате войны со своим «братом», не в результате кровопролития, но в результате несомненного вмешательства Высшей силы, по-своему рассудившей спор между князьями. А потому киевляне встречали его с воодушевлением, забыв о прежней неприязни к представителям черниговской ветви князей Рюриковичей, — точно так же, как два года назад они встречали Юрия, забыв о вражде, которую питали к нему.
141
В Ипатьевской летописи в дате неточность: 15 мая, что, очевидно, связано со сходством в написании кириллических цифр 5 («е») и 9 («фита»). Правильная дата в Хлебниковском и Погодинском списках.
По свидетельству Никоновской летописи, Изяслав успел принять участие в расправе с оставшимися в городе приверженцами Юрия: «вся имениа его взят, и дружину его пойма: овех оковы железными связа, а других в темницы всади, и сяде на столе на великом княжении в Киеве» [142] . Как всегда, имущество побежденных служило своего рода залогом лояльности местного населения к победителям…
Так бесславно закончилось последнее киевское княжение Юрия Долгорукого. Из его сыновей в Южной Руси сумеет удержаться один лишь Глеб, княживший в Переяславле. Этот город и впоследствии останется во владении суздальских Юрьевичей, превратится в форпост их влияния на юге. Остальные князья «Мономахова племени» вынуждены будут признать это как свершившийся факт. (Таков один из ощутимых результатов «южной» политики Юрия Долгорукого.) Борису же и Васильку Юрьевичам придется бежать в Суздальскую землю, к старшему брату Андрею. Здесь же окажется и супруга Юрия с малолетними Михалком и Всеволодом.
142
ПСРЛ. Т. 9. с. 208 (дата вступления Изяслава Давыдовича на стол обозначена неверно: 18 мая).
В том же 1157 году — вероятно, по истечении сорокадневного траура по Юрию [143] — Андрей официально будет провозглашен князем — причем не только суздальским и ростовским, но и владимирским. (Владимир станет при нем не просто вровень со старыми центрами Северо-Восточной Руси, но сделается новой столицей княжества.) «Том же лете сдумавши ростовци и суждальци и володимирци вси, — рассказывает киевский летописец, — пояша Андрея, сына Дюргева стареишаго, и посадиша и на отни столе Ростове, и Суждали, и Володимири,
143
По В. Н. Татищеву, 1 июля.
Андрею и суждено было стать продолжателем дела отца — прежде всего в том, что касалось дальнейшего экономического, политического и духовного развития Северо-Восточной Руси, становления государственности, строительства церквей, украшения градов. Но, в отличие от отца, Андрей питал неприязнь к Киеву. Весной 1169 года посланное им войско одиннадцати князей во главе с его сыном Мстиславом и воеводой Борисом Жидиславичем подвергнет Киев страшному разорению. Это событие ознаменует окончательное падение роли Киева как общепризнанной столицы Русского государства. Андрей даже и не подумает о том, чтобы самому воссесть на «златой» киевский стол, но передаст его своему младшему брату Глебу. Так, по выражению В. О. Ключевского, «старейшинство» окончательно отделится от «места»{359}: «старейшим» в роде князей Рюриковичей будет теперь совсем не обязательно киевский князь, а киевский престол займет заведомо младший.
Андрея Боголюбского и Юрия Долгорукого обыкновенно противопоставляют друг другу. Но если говорить о их политике в целом, то нельзя не увидеть и то, что, несомненно, объединяло отца и сына, — стремление утвердить свою власть, свое «старейшинство» в Русской земле, предотвратить превращение Киева в наследственное владение старшей ветви князей «Мономахова племени». При единстве целей различны были методы: Юрий стремился сам утвердиться в Киеве, на «старейшем» русском престоле; Андрей же еще при жизни отца решительно отказался от этой политики и в конце концов добился того, что уже суздальский стол стал восприниматься как один из «старейших» среди прочих княжеских престолов. Но это стало возможным лишь благодаря той неутомимой борьбе за Киев, которую в течение четверти века вел его отец. Ценой величайшего напряжения сил, можно даже сказать ценой собственной жизни, Юрий доказал историческую бесперспективность избранного им пути. И только опираясь на его опыт, на достигнутый им результат, только заплатив ту цену, которую заплатил он, можно было отказаться и от избранного им пути, и от достигнутого им результата. «Опыт Юрия, — писал по этому поводу А. Е. Пресняков, — показал, что киевское старейшинство разбито, что вместо всей Русской земли оно имеет некоторое значение лишь для Киевщины, что оттуда нельзя уже ждать подъема силы, действительно грозной для обособившихся княжений. Значительное влияние в среде княжеской не требовало владения Киевом: напротив, и то, и другое являлось результатом действия сил, накопленных в своем княжении князьями, которые имели такую опору… Так была подготовлена и обусловлена политика Андрея»{360}.
Но при этом нельзя забывать о том, что умер Юрий именно киевским князем. Тем самым он значительно повысил в глазах всего русского общества статус и своего старшего сына Андрея, и прочих своих сыновей и внуков, обеспечил им право на «старейшинство» в Русской земле. Киев, от которого Андрей добровольно откажется ради княжения в своей земле, будет все равно восприниматься как «отчина» и «дедина» и его самого, и его младшего брата Всеволода, и других Юрьевичей: об этом будут помнить и в конце XII века, и позже [144] . Ну и, конечно, нельзя забывать о том, что само превращение Андрея, а затем его младшего брата Всеволода в сильнейших русских князей своего времени стало возможным только благодаря тому, что они в своей политике смогли опереться на экономический и людской потенциал Северо-Восточной Руси, накопленный в княжение их отца. И в этом они явились уже прямыми продолжателями его дела.
144
О Юрии как о князе Киевском упоминается в «Слове о погибели Русской земли» (Памятники литературы Древней Руси. XIII в. с. 130); «отним златым столом» называл киевский стол для сына Юрия Всеволода Большое Гнездо автор «Слова о полку Игореве» (Слово о полку Игореве. Л., 1952 (Библиотека поэта. Большая серия) / Подг. текста Л.А. Дмитриева. с. 60).
Бедный Юрий… Если бы он только мог знать, что именно прославит его имя в веках! Не победы на поле брани (которых, правда, было меньше, чем поражений), не то, что он достиг-таки киевского престола и умер киевским князем, не мирный договор с половцами и не союз с Царырадом. Нет, «обед силен», данный им когда-то на берегах реки Москвы своему союзнику Святославу Ольговичу, — вот что сделало его имя известным каждому школьнику. Величественный памятник на Тверской, возведенный к 800-летию Москвы (между прочим, первый в советские годы памятник князю и «феодалу»!), чеканный профиль на юбилейных медалях и монетах, атомная подводная лодка, названная его именем… С конца 40-х годов XX века князь Юрий Долгорукий — основатель Москвы — вошел в некий, строго очерченный пантеон великих русских государственных деятелей и полководцев, в котором он пребывает и по сей день.