Юрий Долгорукий
Шрифт:
Неужто князь?!
А как скинул отрок корзно с плеч, и последние сомнения отпали. На груди его, на белоснежной рубахе из тонкой льняной ткани желтела золотая цепь с овальными медальонами из перегородчатой эмали - бармица [58] .
Князь!
Ульяна знала, что князю Юрию Владимировичу пошёл шестнадцатый год, но не младнем он смотрелся - сущим мужем. Рослый, телом плотный, разве что приличествующей мужу бороды не было - так, лёгкий пушок на подбородке. Но взгляд
58
Бармица– оплетье, ожерелье, знак власти.
В застолье Ульяна молчала, на Юрия поглядывала украдкой, боясь встретиться взглядом. О чём говорил в тот вечер Юрий, Ульяне не запомнилось. А вот голос запомнился: глубокий, властный и... ласковый.
И ещё показалось ей, что как бы раздваивается князь, за внешней значительностью речи вдруг приоткрывалось что-то беззащитное, ребячье.
На миг встретилась Ульяна взглядом с Юрием, таким вот, приоткрывшимся, и вдруг почувствовала, что жалеет его - неизвестно за что, по-матерински, по-бабьи.
А на Руси слово «жалеть» означало то же, что «любить»...
– А банькой-то, Марья-душа, озаботилась?
– как бы мимоходом поинтересовался Василий.— Князь попариться пожелал.
Ульяна опустила голову, залилась жарким румянцем - догадалась. Но не было у неё ни обиды, ни внутреннего противления. Будь что будет...
Мужи отправились в баню одни. Однако едва Ульяна успела сменить праздничное платье на домашнюю распашную рубаху, стянутую простым пояском, и поснимала с пальцев тяжёлые перстни — в горницу заглянул Василий, поманил Марью.
О чём они шептались за дверью, Ульяна не слышала. Да и не прислушивалась она вовсе! Странное безразличие охватило Ульяну, не радовали больше ни восхищенные взгляды мужей, ни само княжеское гостевание. Тёплое чувство к князю, вдруг нахлынувшее на неё, будто истаивало, отдалялось. Проснётся утром - не вспомнит.
Но вошла Марья - весёлая, уверенная в своей правоте, - потянула Ульяну за руку. И Ульяна пошла за ней.
У баньки стоит дружинник с обнажённым мечом. Молча поклонился боярыням, отступил в сторону.
В предбаннике на лавке - востроглазый отрок в одном исподнем, босой. Бойко вскочил, поклонился в пояс, толкнул рукой низенькую дверцу - в мовницу. На круглом веснушчатом лице ни скрытой усмешки, ни намёка на осуждение — одна почтительность.
После Ульяна узнала, что это был Тишка, ближний комнатный холоп князя Юрия, и подружилась со смышлёным юношей, вдвоём они лелеяли князя Юрия Владимировича и оберегали его покой...
Перед порогом Ульяна помедлила, рука невольно потянулась перекреститься. Но спохватилась Ульяна - не к месту и не к случаю святой крест, дело-то греховное.
Пригнув голову, шагнула в мовницу.
Юрий сидел в уголке на лавке, обняв ладонями плечи, едва различимый в дрожащем пламени свечей. Свечей было много, но горели они в паркой мовнице плохо, трещали и чадили.
– Здравствуй, княже, - тихо произнесла Ульяна.
Юрий кивнул, не повернув головы.
Но Ульяна не обиделась, догадалась - стесняется юный князь, робеет.
«Неужто я у него первая?» - осенила догадка.
Торопливо развязала поясок, сбросила распашник и осталась в одной сорочице из тонкой льняной ткани. Заговорила раскованно, сама удивляясь своей бойкости:
– Позволь, княже, попарю. Ложись на полок-то, ложись...
Плеснула из ковшика квасу на каменку. Сладкий квасной пар перехватил дыхание. Березовым веничком прошлась князю вдоль спины, по бокам, снова по спине — парить Ульяна умела.
Юрий лежал ничком, положив голову на сомкнутые руки, молча и покорно.
Ульяна подняла деревянную бадейку с холодной водой, чтобы окатить после пара, но тихо поставила обратно. Больно уж студёной показалась ей вода, долила кипяточку - пожалела. Осторожно облила тёплой водой плечи, спину, принялась гладить ладонями.
Давно бы пора сызнова окатить водицей и ещё попарить, а она всё гладила, гладила...
Наконец Юрий поднялся, потянул её за руку, усадил рядом. Сорочица намокла, прилипла к телу. Будто голой смотрелась Ульяна — во всей откровенной женской красе.
Юрий осторожно поглаживал голые руки, плечи, несмело потянулся к груди.
Ульяна скинула сорочицу, сама откинулась спиной на полок:
– Иди ко мне, любый...
Тишка в предбаннике исскучался. Давно не плещется в мовнице вода, голосов не слышно, а не зовёт князь. Не раз и не два подходил к двери мовницы, прислушивался.
Тихо!
Наконец решился, осторожненько приотворил дверь.
Лежат, обнявшись, на жёстком полке, как на перине пуховой, не шевелятся, а вместо одеяла - коса распущенная...
Только на рассвете вышла боярыня — прямая, строгая, распашник туго подпоясан. На Тишку даже не взглянула. Да и к чему ей на холопа глядеть? Это его, холопское, дело - всё подмечать и везде поспевать.
Подхватил Тишка широкий, банный, рушник - и в мыльню.
Юрий Владимирович пригнулся к оконцу - смотрит, как боярыня идёт по двору. На Тишкино негромкое – «Дозволь, княже, ручничком оботру» - встал, шагнул навстречу, приобнял верного холопа за плечи:
– Хорошо-то как, Тиша!
Хотел Тишка по-дворовому пошутить, что после хорошей бабы всегда хорошо бывает, если только муж не застанет, но не осмелился, заулыбался только - широко, радостно.
Счастье верного слуги - в господской радости. Счастлив был Тишка княжеской радости и мимолётной княжеской ласке и благодарен боярыне, подарившей князю эту радость. Мужем стал Юрий Владимирович не только по разуму и достоинству, но и по естеству, и он, Тишка, к этому хоть с бочку, но причастен. Такое не забывается!