Юрий Гагарин
Шрифт:
Как он вообще смог выжить в этом криминальном аду, на окраине послевоенного мегаполиса? Да нет же; Чугунов, учившийся с Гагариным и в люберецком ремесленном, и в саратовском индустриальном, утверждает, что в Люберцах было даже «поспокойнее» — и вообще склонен описывать училище как своего рода тихую гавань. Хорошие преподаватели, забота государства («были на полном государственном обеспечении: нас учили бесплатно, одели в красивую форму молодого рабочего, предоставили места в общежитии, в столовой вкусно кормили три раза в день, а нам, литейщикам, дополнительно выдавали ежедневно 15–20 граммов сливочного масла и по стакану молока» (4)). Общежитие было одноэтажным, барачного типа, домом, где квартировали и учащиеся, и преподаватели. В комнатах жили по 15–16 человек; кровати обычные, пружинные, не двухъярусные; матрацы набиты морской травой; стол, табуретки, тумбочки. Это откровенничает Т. А. Чугунов; Л. Обухова, с чьих-то еще слов, сообщает и другие подробности: комната здесь часто шла на комнату, а группы «превращались в ватаги» (2). «И в первый же год было у них генеральное сражение с парнями по второму году обучения. Второгодники хотели главенствовать и добивались этого методами откровенного насилия: они становились цепью в узком проходе и ловкими движениями срывали пояса у новичков. Пояса были на защелке под крупной металлической бляхой; раздавался быстрый лязгающий звук — и противник оказывался распояской, в виде, абсолютно унизительном для мужского достоинства!» (2). И вообще, «случалось всякое, особенно в первый год. Даже скоропалительная „забастовка“ из-за невыданных спецовок. Заупрямившиеся ребята решили не выходить из спальни и для этого… залезли под кровати» (2).
«Всем учащимся выдали шинели, девушкам коричневые платья из полушерсти. Обедать ходили группами в столовую соседнего весового завода. После голодных лет войны каша с маслом, мясные щи казались <…> царской едой» (6). Да, все это несколько напоминает антураж викторианского работного дома из «Джейн Эйр», но, с другой стороны, то был мир, где дефицит товаров первой необходимости компенсировался государственной поддержкой, а суровость условий и ранний отрыв от родительской заботы — коллективизмом: если ты детдомовский сирота — а таких в их группе было двое — то все демонстрировали тебе сочувствие и старались как-то тебя обогреть; когда кто-то ездил к родственникам и привозил продукты — сирот кормили в первую очередь (1); если ты заболевал малярией и денег на лекарства не было, то можно было рассчитывать на то, что приятели укроют тебя всеми своими матрацами, а сами пока будут спать на голых досках (7).
Сам Чугунов, правда, говорит, что, возможно, необъективен: всё ведь относительно, смотря с чем сравнивать. Для него — после войны, когда немцы пытались угнать его с матерью в Германию, — да, люберецкое училище казалось очень и очень спокойным местом. Надо полагать, для Гагарина — подростка, все имущество которого было кепка, китель со значком за спортивные отличия, часы-луковица и подержанный фотоаппарат «Любитель», — тоже.
У Обуховой есть история о том, как однажды, получив на руки заработанные деньги, молодые литейщики отправились на Перовский рынок «покупать чемоданы». Чемоданы? «Нам ведь выдавали обмундирование, и хотелось держать его в порядке. Рынок был огромный, шумный, мы в нем чуть не потерялись, но чемоданы купили: большие, неуклюжие, фанерные. Изнутри оклеили их картинками — и остались очень довольны» (2).
Что это за чемоданы с Перовского рынка? Оказывается — Тимофей Андреевич оживляется — у этого случая была предыстория. «Родители нашего одногруппника Миши Седова купили ему там костюм — который им упаковали. Уже в Люберцах, когда развернули, выяснилось, что костюм подменили ворохом тряпок. Юра Гагарин и мы возмутились — и поехали на рынок искать обманщиков. Никого не нашли — но зато сами сделали некоторые приобретения». Чугунов — военный китель, Гагарин — фанерный чемодан. Какими именно картинками имел обыкновение обклеивать Гагарин свою мебель с внутренней стороны, Чугунов не помнит.
Что касается преступности — опасно ли было перемещаться по улицам с модным чемоданом? — то Чугунову вспоминается, скорее, как они ходили на дежурства вместе с милицией, которая использовала подростков из ремесленного в качестве кого-то вроде юных дружинников; «ходили с удовольствием».
Анна Тимофеевна, часто навещавшая сына в первые месяцы (14), понимала ведь, что ремесленное училище при заводе — училище, где даже при дефиците учебных мест в сентябре оказывается недобор, — не самое благополучное место на свете, — не знала, разумеется, что им еще повезло. В середине нулевых годов среда деградирует даже по сравнению с послевоенными годами: здесь будет убит директор училища.
Повезло и с товарищами, из которых общеизвестны Александр Петушков и Чугунов, но был и еще один важный человек, от которого Гагарин, по словам Чугунова, много взял — «и как спортсмен, и как человек». Виктор Лыков, тоже учившийся в их группе, был «отличный спортсмен». «Юра с завистью смотрел на его красивую спортивную фигуру, они подружились и вместе стали заниматься спортом. Между Виктором и Юрой шла „борьба“ на спортивных снарядах. К концу 1949 года Гагарин начал крутить солнце на турнике». Лыков больше занимался спортом, чем учебой; Гагарин — и тем и тем. Вместе с Чугуновым и Петушковым, которые тоже пообещали, что закончат 7-й класс в вечерней школе, они поступили, уже в 1950-м, в школу рабочей молодежи. «Решили, вот получим среднее образование и втроем поступим в институт» (4).
Любопытное свидетельство, касающееся этого периода, удалось записать корреспондентке газеты «Люберецкая панорама» Т. Савиной, которая обнаружила одноклассницу Гагарина по школе рабочей молодежи Веру Фетисову:
«Школа размещалась в подвале цеха ГЛЗ (как назывался завод в народе), где производились моторы, неподалеку от его 2-й проходной. В этой вечерней школе было несколько классов, где обучались не только молодые заводчане и учащиеся ремесленного училища, но и работники других предприятий города. Юрий Гагарин выделялся среди 20 учеников в классе своим очень серьезным отношением к учебе и самостоятельностью. Особенно любил литературу, физику, математику, был редактором классной стенгазеты. Среднего роста, улыбчивый, всегда подтянутый и аккуратный, он, в пример многим, ходил в тщательно отутюженных брюках, начищенных ботинках. И даже привычная форма учащегося ремесленного училища, где он учился одновременно со школой, выглядела на нем как элегантный костюм. По выходным ходили в заводской клуб на танцы, играли в волейбол, готовились к экзаменам на трибунах стадиона „Торпедо“, если там не было соревнований, влюблялись.
Юре Гагарину нравилась одноклассница Лида Тимченко, красивая девушка среднего роста с пышными темными волосами. Он ухаживал за ней, уговаривал продолжать учебу в техникуме. Лида работала в табельной деревоотделочного цеха. Позднее она вышла замуж за пожарного и уехала куда-то к нему на родину…» (6). (Чугунов тоже припоминает: «В классе — в школе рабочей молодежи — было много девочек. Лида Тимченко — единственная девушка, которая нравилась ему. Она работала на заводе. Симпатия была» (1).)
Еще в музее есть черная — в пандан к парте — форменная фуражка Гагарина, переданная для экспонирования матерью. Странное обилие черного цвета наводит на мысль о каком-нибудь колледже гробовщиков, однако для дизайнеров 1940-х черный, по-видимому, ассоциировался не столько с трауром, сколько с элегантностью — в той степени, в какой следует быть элегантными квалифицированным советским рабочим.
Училище было, по существу, юношеским колледжем при заводе сельскохозяйственных машин имени Ухтомского. Любопытно, что до революции завод принадлежал американскому гражданину, назывался, соответственно, «Нью-Йорк» — и, если википедия не врет хотя бы на этот раз, был одним из крупнейших машиностроительных предприятий в Европе.
Что значит литейщик-формовщик, специальность Гагарина?
Принадлежащее самому Гагарину (в «Дороге в космос») описание того, чем занимаются литейщики, производит впечатление энигматического: «Мы делаем формы, ставим стержни, накрываем верхнюю опоку и ставим на конвейер». Ничего, кроме глупого вопроса «И что?», в голову не приходит.
В музее демонстрируется длинная, метра под два, металлическая кочерга, к которой приварено нечто вроде металлического же ковшика, — предмет, который, пожалуй, мог бы послужить иллюстрацией к старой итальянской пословице «садишься есть с дьяволом — запасайся длинной ложкой»; это инструмент литейщика — по-видимому, чтобы зачерпывать в вагранке расплавленный чугун и переливать его в форму для заливки.