Юрий Гагарин
Шрифт:
В пункт назначения подростки — кстати, вы знаете, что Гагарин — ровесник сэлинджеровского Холдена Колфилда? В 1951-м, во время публикации романа «Над пропастью во ржи», обоим по 17 лет; это к тому, чт о на самом деле могло быть в голове у Гагарина и чего мы никогда не увидим за всеми этими анкетными данными из серии «приехал», «поступил», — прибыли 15 августа 1951 года. Им сразу выделили общежитие, а наутро они пошли в приемную комиссию.
Директор А. Коваль, принявший их в кабинете, где «за стеклами шкафов были круглые манометры, квадратные амперметры, стеклянная электрофорная машина и собрания сочинений Ленина и Сталина» (1), предложил отличникам, имевшим право быть зачисленными без экзаменов, в качестве теста отлить — вы не поверите — опять решетки, чугунные ажурные решетки, на этот раз для ГПКиО (Парка культуры и отдыха). Преподаватели и мастера «искренне удивлялись, глядя на Гагарина: маленький, сноровистый и сильный, с отлитыми решетками челноком сновал» (19). «Ограда с этими решетками и поныне стоит в Саратове» (19). Но где конкретно в Саратове? И интересовался ли Гагарин, куда деваются утки, когда пруд в парке замерзает? Вряд ли кто-нибудь сможет ответить на эти вопросы.
К моменту поступления относится и один из тех эпизодов в жизни Гагарина, что заставляют поднять бровь: помимо заявления о приеме нужно было предоставить и автобиографию — и Гагарин ее предоставил, только вот там, где описывались другие члены семьи, было упомянуто лишь о родителях и младшем брате Борисе, тогда как о Валентине и Зое не было сказано ни слова. Что это означало в 1951 году, догадаться нетрудно: при побывавших в плену родственниках Гагарина могли не взять учиться. То был шаг не вполне благовидный, однако предусмотрительный.
Восемнадцатого августа, после окончания решеточной эпопеи, Гагарину и его друзьям объявляют, что они зачислены — и моментально бросают на другой трудовой фронт: в колхоз в 200 километрах от Саратова. Многие почитают Гагарина как святого — но как поведет себя святой, если отправить его в 17 лет за 200 километров от города помогать колхозницам вывозить хлеб на элеватор? Определенно, этот культ не всегда сообразуется с его биографией.
В учебной группе, куда попали москвичи, было 35 человек — все старше семнадцатилетних Гагарина, Чугунова и Петушкова; были и повоевавшие, были семейные; все, как и они, только что окончили ремесленные училища, все стремились получить более высокую квалификацию и практически все были иногородними, то есть квартировали в общежитии и, хорошо заметные на улице, представляли собой желанную добычу для аборигенов.
Желанную — но не легкодоступную.
«Городские ребята пытались нас по одиночке ловить и побить. Девочек наших кто-то обидел, парня ножом чуть не зарезали. И когда это случалось — весь техникум вставал на дыбы. Хулиганов находили даже в их домах. Вытаскивали — и лупили по-настоящему. Нас побаивались в Саратове. Да, и Гагарин в том числе» (6). «В Саратове и даже за его пределами индустрики славились драками. <…> когда начиналась драка где-то, из общежития выбегали все индустрики на выручку, в том числе и Гагарин. Если кто-то из них не придет, то ему не только не жить в общежитии, но и учиться в техникуме будет невозможным. Таков был неписаный закон среди них» (7). «Причем наши драки были целенаправленные: если мы знали, кто именно являлся обидчиком, то ему несдобровать… Помню один случай. Как-то раз нашего тронули, а тот, кто обидел парня, жил рядом с кинотеатром. И в кинотеатре было вот как: вход с улицы, а выход — на переулок. Мы, значит, зашли с выхода, вытащили забияку из дома — и там такое „заварилось“… Наших было человек 100, представьте! И „ихние“ тоже подоспели… Пока не пришла милиция — очень „горячо“ было у кинотеатра» (8).
«Еще один похожий эпизод. В 1954 году у нас была драка, и было это, если память не изменяет, на праздновании 300-летия воссоединения Украины с Россией. На площадь Революции в Саратове (сейчас она называется по-другому) приехала машина, на которую установили фортепиано. Выступали артисты, пели — в общем, был праздничный день… А мы тогда гуляли группой: у нас была привычка ходить всем вместе — с одной стороны, нас боялись, с другой — мстили за то, что мы сильные. И вот на той площади разгорелась большая драка… <…> когда мы продвинулись дальше в толпу, то перевернули это несчастное пианино, потому что за ним прятались зачинщики драки… А одеты-то мы были в форму, такие вот внешне приличные ребята… Все в шинелях, костюмах, сорочках… А „оружием“ нашим был ремень с пряжкой — наматывали на руку — и вперед…» (2). Существует (5) «шуточная» — явно постановочная — фотография, на которой Гагарин, коротко стриженный, в костюме с чужого плеча и кепке, с агрессивно выпяченной нижней челюстью, держит какого-то типа за плечо и пытается ударить его ножом; тем убедительнее звучит заявление В. Порохни о том, что в ходе массовых побоищ «Юра в стороне не стоял — если был клич, то он „срывался“ вместе со всеми» (2).
Новоиспеченным «индустрикам» выдали бесплатный комплект гражданской одежды (свитера, валенки, туфли с галошами) и униформу — «красивую» черную фуражку, тужурку, темные брюки; Гагарин часто позировал фотографам в этом костюме супергероя. Их поставили на довольствие (питание было не слишком калорийным, однако это было настоящее бесплатное питание — что по тем временам то же самое, что сейчас открытый корпоративный счет в ресторане «Пушкинъ»: существенная привилегия), стали платить стипендию и выделили общежитие — недалеко от техникума — на Мичурина, 85. Опять одна комната казарменного типа, теперь уже на 30 человек, опять много молодых мужчин, сконцентрированных в одном месте. «Не обходилось и без шалостей. Те, кто поздно возвращался домой и включал свет, могли быть разрисованы тушью, зашиты в постель, вынесены с кроватью в коридор, а то и покрутить „велосипед“ — когда горящая бумага, вставленная меж пальцев, давала о себе знать» (2). Как часто Гагарина зашивали в постель, мы не знаем, но факт, что ему не хватало, конечно, ни просто одиночества, ни собственно пространства — места, где можно спокойно почитать и сделать домашние задания. А между тем он «буквально глотал книгу за книгой: Диккенса, Гладкова, Толстого, Гюго, Федина, Лациса… Гагарина в техникуме знали все и, главное, уважали. Его неугомонная натура постоянно искала что-то новое. Общежитие он изучил от подвалов до чердака и крыши, которую нередко тоже использовали в качестве читального зала» (3).
Общежитие напоминало казарму — однако жизнь там была вовсе не такая депрессивная, как армейская. Преподаватель химии Дзякович, узнавший, что студенты ходят в кинотеатры слушать эстрадные концерты (раньше играли перед сеансами), притащил в общежитие патефон с пластинками, и «отныне каждый вечер в старинном общежитии играл патефон и парни танцевали парами вальсы, танго и фокстроты. Случалось, Гагарин подыгрывал им на трубе, а порой и сам вальсировал с кем-нибудь из ребят» (3). Да-да, на трубе — Гагарин не бросил начатое в Люберцах музыкальное образование и три дня в неделю, на протяжении двух лет, добросовестно «дудел» в оркестре.
В «Дороге в космос» Гагарин рассказывает об особенностях учебного процесса в саратовском индустриальном с обстоятельностью Джоан Ролинг, описывающей занятия в Хогвартсе; сегодня эти страницы не вызывают ничего, кроме приступов зевоты, однако надо уяснить вот что.
Именно в Саратове Гагарин, до того увлекавшийся исключительно авиацией, узнает о российской традиции ракетной мысли — пока еще не о Королеве (сам Королев тем временем отрабатывает на стендах ракету Р-5; «будущая „космическая“ Р-7 существовала еще только в чертежах», однако в отчете за 1954 год Королев замечает, что «в настоящее время все более близким и реальным кажется создание искусственного спутника Земли и ракетного корабля для полета человека на большие высоты и для исследования межпланетного пространства» (9)) и Цандере, а о кое-каких других ключевых фигурах. О Кибальчиче — террористе-динамитчике из «Народной воли», который умудрился не только сделать снаряды, которыми убили Александра II, но и, за несколько дней до казни, в тюрьме, разработать проект летательного аппарата на реактивной тяге, способного совершать полеты в космос. О Яблочкове — изобретателе и бизнесмене, который, по существу, дал Европе электрический свет — «Русский свет»; интересно, что, будучи масоном, Яблочков основал в Париже особую эмигрантскую ложу с характерным названием «Космос» — знал ли Гагарин об этом? О Петре Лебедеве — русском ученом, который, столкнувшись с «идеалистическим представлением о свете, открыл, что свет — это вещество, так как обладает массой и энергией и оказывает давление на другие вещества» (4).
По всем этим темам Гагарин — записавшийся в физико-технический кружок к семидесятилетнему чудаковатому Н. И. Москвину, «педагогу-физику европейской ориентации» (1), автору брошюры «Электрический трамвай в общедоступном изложении» (1916) и бывшему ссыльному — делает доклады, к которым усердно готовится. Жемчужиной в короне гагаринского образовательного курса стал доклад «К. Э. Циолковский и его учение о ракетных двигателях и межпланетных путешествиях», прочитанный им 17 сентября 1952 года, к 95-летию со дня рождения автора учения.
Разумеется, важно не содержание доклада, а факт первого контакта; ведь в дальнейшем Гагарин — стараниями Королева и советской пропаганды — будет прочно связан с Циолковским. Если сам Королев позиционировался как духовный отец иконного Гагарина, то гениальный ракетчик Циолковский — к учению которого Гагарин настоящий, очень кстати, причастился задолго до попадания в отряд космонавтов — как «дед». Было бы удивительно, если бы пропаганда упустила возможность связать этих двоих — Циолковского и Гагарина — прочными узами и демонстрировать их как пару, рекламирующую СССР в качестве страны, где идея интеллектуального наследования воплотилась в жизнь наиболее совершенным образом. Глухой школьный учитель — и реализовавший его идеи звонкоголосый ученик деревенской школы; талантливый самоучка — и идеальный продукт советской образовательной системы; смелый визионер, прозорливый теоретик космических полетов — и отважный экспериментатор, осуществивший его мечтания.