Юрий Гагарин
Шрифт:
Летчик нагонял ускорения на самолете. Когда он достиг семикратной перегрузки, ему показалось, что у него сдавливаются внутренности, он вновь потерял зрение и сознание.
«Я чувствовал себя так, как будто меня избили; мне казалось, что кто-то вынул мои глаза, поиграл ими и снова поставил на место. Я чуть не падал от усталости и чувствовал острую стреляющую боль в груди. Спина у меня болела, и вечером из носа шла кровь…»
Врачи, инструктировавшие будущих космонавтов, тоже были откровенны. Да, увеличение веса выше допустимых пределов приводит к нарушению деятельности сердца и мозга,
Они вошли в круглый зал, напоминающий маленький цирк, с узкими окнами-бойницами наверху. Возле центрифуги возникла женщина в белом халате с гладко зачесанными волосами, собранными в пучок:
— Юрий Алексеевич, прошу к испытанию…
На Юрия нашло озорство. Щелкнул каблуками, приложил ладонь к виску:
— Старший лейтенант Гагарин готов крутиться на «чертовой мельнице». — Так с легкой руки Николаева будущие космонавты прозвали центрифугу.
И тут же устыдился напускному ухарству, ибо, не дрогнув бровью, хозяйка тренажера стала сосредоточенно крепить датчики, стоило ему усесться в кресле. Специальные приборы должны были записать биопотенциалы коры головного мозга, сердечной мышцы, проверить кровяное давление, частоту дыхания — Юрий оказался в паутине множества проводков. Они даже привели его в некоторую растерянность, и чтобы приглушить, замаскировать ее, он опять попытался шутить.
— Пожалуйста, крутите, но только до определенного предела перегрузки, чтобы не нарушался принцип постепенности. От малого к большому. Хорошо?
И улыбнулся так, как мог улыбаться только он. Хозяйка центрифуги отошла к пульту, нажала на кнопку, и в ту же минуту Юрий почувствовал, как кровь прилила к голове. «Нарочно включила на самую большую скорость», — подумал он, но ошибся. На световом табло напротив увидел — перегрузка достигла пока только двух единиц. Потом появилась тройка, за ней — четверка. Юрий попытался улыбнуться, но лицо не послушалось его, исказилось, вытянулось в жалкую гримасу. Навалилась неимоверная тяжесть, он не смог пошевелить даже пальцем, стало трудно дышать, сердце заколотилось, как будто сквозь него переливали ртуть.
Последняя цифра, которую уловили глаза, была семерка или восьмерка — он точно не рассмотрел, потому что вращение замедлилось. Издалека до него донесся неузнаваемо измененный, таким он его теперь воспринимал, голос Ады Ровгатовны.
— Спокойно, начинаем переход на режим снижения…
Центрифуга остановилась. Превозмогая слабость, Юрий вылез из кабины, стараясь не шататься, подошел к врачу и с некоторым вызовом доложил:
— Полет закончен. Разрешите получить замечания.
— Вы на тренировке, товарищ старший лейтенант, а не на танцах в офицерском клубе, — с раздражением одернула Ада Ровгатовна, не поднимая глаз от расчерченной вкривь и вкось миллиметровки. Она внимательно просмотрела всю ленту, смягчилась, подняла подобревшие глаза. — Показатели у вас отличные. Если так пойдет и дальше, все будет нормально. Но паясничать вам, право, не к лицу. За излишнее балагурство в следующий раз отстраню от тренировки.
Юрий
— Извините, — приложил он руку к груди. — Честное слово, больше не буду. Вы знаете, это относится не к вам, а к ней. — И он показал на центрифугу. — Ну, представьте, если бы я в кресло уселся эдаким букой. Такого она быстренько скрутила бы в жгут. Понимаете, шутка — это тоже своего рода сопротивление…
В глазах Ады Ровгатовны мелькнуло удивление: парень-то оказался с «тактикой». Такие пройдут всё.
Следующим крутился Андриян Николаев. К нему не было никаких замечаний.
— А вам что помогало бороться с восьмикратным собственным весом? — спросила Ада Ровгатовна.
— Спокойствие и еще раз спокойствие, — ответил своей, уже ставшей крылатой, фразой Андриян.
Когда они выходили из корпуса, Юрий сказал, видно, все еще переживая за свое поведение:
— Вот это женщина. Настоящая богиня этой, как ее…
— Ты хочешь сказать — «чертовой мельницы»? — улыбнулся Николаев и тут же перешел на серьезный лад, проговорил озабоченно: — Интересно, сколько сотен кругов нам надо намотать, чтобы очутиться во-о-он там, — и показал на звездное небо.
С тех пор как во Вселенной, по гипотезам ученых, холодный газ и пыль раскрутились гигантским облаком, и, уплотняясь, его частицы образовали Солнце и планеты, а одна из них стала нашей Землей, диаметром в тринадцать тысяч километров, над всем, что ни на есть в мире, властвовало тяготение.
Как все это происходило, никто не знает. Но Земля всегда была бережной, нежной, любящей матерью, не теряла в черной пустыне космоса уже ничего, удерживала в своих объятиях дарованное Природой.
Тяготением держится всё — атмосфера, оказавшаяся тоненьким голубым живительным ореолом; океаны с их зеркальными штилями и вихрями смерчей, реки, горы, леса — всё до каждой былинки, до каждого камешка. И конечно же, возведенное на Земле человеком — дома и дворцы — и он сам.
И притяжение Земли есть всегда — идешь ли ты по ней, или подпрыгнул, или даже взлетел на воздушном шаре, на самолете.
«Не сразу поняв, что за глубины передо мной, не находя корня, за который можно уцепиться, ни крыши, ни ветки дерева между мной и этими глубинами, я почувствовал головокружение, почувствовал, что оторвался и лечу в бездну».
Так Экзюпери описывал свое ощущение, когда после посадки в пустыне оказался в одиночестве и думал о звездах. «Однако я никуда не упал. От затылка до пят я был связан с землей. Я отдался ей всей тяжестью своего тела и ощутил какое-то успокоение. Сила тяготения показалась мне всемогущей, как любовь.
Я ощутил, как Земля меня подпирает, поддерживает, поднимает и уносит в ночное пространство. Я открыл, что тяжесть тела прижимает меня к планете, как на поворотах прижимает тело к машине; я наслаждался этой поддержкой, ее прочностью, ее надежностью и ощущалпод тяжестью тела изогнутую палубу моего корабля…
Я чувствовал в своих плечах эту силу тяготения — гармоничную, постоянную, на веки веков одинаковую. Я был связан с родной Землей».
Он был связан с родной землей…