Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма
Шрифт:
Разумеется, хотелось сделать любую малость, чтобы помочь ему. Работая во Всесоюзной книжной палате, я была косвенно связана с Комитетом по печати, который решал все вопросы книгопечатания, сотрудничала с Большой Советской энциклопедией. От Комитета по печати зависели все советские издательства: Комитет мог «зарезать» любую книгу. Когда Ю.М. стал выпускать свои знаменитые «Семиотики», у него появилось много талантливых авторов, статьи которых он рад бы был напечатать. Одним из способов цензуры было ограничение объема бумаги. Делали это якобы эстонские власти. Конечно, стоило бы московскому комитету приказать – бумага нашлась бы. Я много раз пыталась добиться от чиновников увеличения объема выпуска Тартуских семиотик [40] .
40
Имеются в виду «Труды по знаковым системам» – научный семиотический журнал, издаваемый с 1964 года Тартуским университетом. Главным редактором журнала был Ю.М. Лотман.
11
По приезде Ю.М. чаще всего у нас было часа два свободных, до того, как он включался в плотное расписание московских дел. После этих двух часов Ю.М. «материализовался», как не без яда говорил Б. Успенский (этот термин тогда был очень в ходу: мы смотрели «Солярис» А. Тарковского, где слово часто повторялось). Дом Б.А. Успенского до 1987 – 88 годов был не только пристанищем Ю.М. в шумной, хаотичной Москве, но и его штабквартирой. Все, кому Ю.М. был нужен, звонили туда.
При жизни первой жены Б.А. Успенского Гали летом вся его семья жила на даче в Храброве под Москвой. Ю.М. и туда наезжал. Там двоим ученым работалось лучше всего. Со смертью Гали храбровская дача больше не посещалась. Дом Успенского, наконец, был местом, где Ю.М. все любили и где он всех любил. И конечно, Юра принимал самое горячее, сердечное участие в жизни семьи Б.А. Когда в школе у Вани и Феди (детей Б.А.) возникали сложности, Ю.М. в качестве «родственника» Гали ходил разговаривать с учительницей: у Б.А., человека легко ранимого, на это, как говорил Ю.М., не было сил. Описывая одно из своих посещений, Ю.М. сказал: «Учительница оказалась из породы тех учителей, которые могут дать хороший урок, но… в пустом классе».
Ю.М. представил меня Успенскому на каком-то совещании в 1977 году. Но по-настоящему я познакомилась с ним через год, когда в Институте им. Бурденко после неудачной операции на мозге умирала Галя. Понадобилось для нее какое-то лекарство, которое мне удалось достать, и я передала его Б.А. [41] Бедная Галя скончалась, кажется, в сорок с небольшим лет.
Со слов Юры знаю, как тяжело переживал смерть первой жены Б.А. Он часто плакал, каждую неделю вместе с сыновьями посещал ее могилу и церковь, кабинет был уставлен ее фотографиями. И это продолжалось долго, даже после его второй женитьбы. Было очень непросто в доме.
41
См. письмо от 13 апреля 1978 г.
Пишу об этом потому, что хочу еще раз сказать, как близко к сердцу принимал Ю.М. все, что происходило в семье его друга. После похорон Гали он сразу забрал Б.А. с детьми к себе, но и позже приглашал его к себе на дачу уже с Таней, второй женой. Сам уходил спать на сеновал, чтоб их не беспокоить.
Я в те годы могла писать Ю.М. письма только на адрес Университета. Телефон у Лотманов появился лишь в 1983 году, и, когда известий долго не было, я, как всегда волнуясь за Ю.М., изредка позволяла себе позвонить Успенскому. Он отвечал холодно, говорить мне с ним было тяжело. Вообще, в его присутствии я чувствовала себя не очень свободно.
Он был принципиален и прям, в частности, в оценке работ Ю.М. Известно было, что некоторые из них Борис Андреевич просто не любил. Ю.М. относился к этому спокойно, но, разумеется, и доверял ему, и считался с его мнением. В начале 70-х годов они много и плодотворно работали вместе. В 1972 году написали вместе известную статью «Миф, имя, культура». Именно в это время Ю.М. считал,
Вместе с Б.А. они навестили в 1973 году больного и одинокого М. Бахтина. Их удручила обстановка, в которой старенький «благостный» (по словам Ю.М.) Бахтин заканчивал свою жизнь: из кухни раздавался звук репродуктора, и командовала там какая-то толстая женщина, домработница; висело объявление «Профессор Бахтин принимает…».
Много раз, не только после этого визита, Ю.М. говорил мне, что они с Борисом «нежно любят друг друга». Когда участились толки об отъездах на Запад (казалось, что одна часть московской интеллигенции сидит на чемоданах, а другая решает, подавать ли заявление на отъезд), Ю.М. повторял, что если бы уехал Успенский, это бы его «осиротило совершенно».
Сколько было волнений, когда Б.А. оставил лабораторию прикладной лингвистики и перешел на кафедру русского языка МГУ! Он волновался перед каждой лекцией; например, однажды отказался за столом выпить спиртного, потому что назавтра утром должен был читать в университете студентам. «Не у всех такая дубленая кожа, как у меня», – с нежностью говорил о Б.А. Юра, всегда готовый к снисходительности, пониманию и защите друга.
Я вспоминаю блестящий доклад Б.А. на Виноградовских чтениях в МГУ в январе 1979 года. Я видела, как он волнуется. Его трудно было слушать из-за некоторого не то заикания, не то понижения голоса и замедления речи. Но его доклад (а он читал об этом и студентам на своем спецкурсе, несколько лекций из которого я ходила слушать) о диглоссии в XVIII веке Ю.М. оценил как открытие, опровергающее теорию Шахматова. Вообще я много раз слышала от Юры о талантливости Б.А., о том, сколь многое он может еще совершить. Судя по тому, что Б. Успенский издал собрание своих работ, кажется, в пяти томах, прогнозы Ю.М. не оказались ошибочными.
На тех же Виноградовских чтениях Ю.М. с блеском прочитал доклад о речевой структуре «Евгения Онегина». И это было поразительно: он появился в зале прямо с поезда, а несколькими днями раньше у него был сердечный приступ («поговорил с ректором»). Ректор А.В. Кооп сменил прогрессивного Федора Клемента, которого «ушли с должности». А.В. Кооп всячески препятствовал начинаниям Ю.М. Лотмана, и я очень за Юру волновалась.
В январе 1979 года сдавали том «Писем русского путешественника» Карамзина в «Памятниках» [42] . Ю.М. болел, и пришлось делать это Успенскому. Однако Ю.М. очень опасался его резкости и непримиримости с редакторами. И действительно, книгу чуть не «зарезали». Потом все равно биться за нее пришлось Ю.М. В конце концов, книгу передали в Ленинградское отделение «Науки», где она и вышла опять же с великими трудностями.
42
Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. («Литературные памятники».) Л., 1984.
Когда план организации семиотической лаборатории в Тарту созрел, обсуждался возможный переезд туда Успенского, который должен был эту лабораторию возглавить. Планы не осуществились, лабораторию открыть не удалось, но само намерение показательно.
Последний раз, уже после смерти Зары Григорьевны Минц, в 1992 году, проездом в Прагу, Ю.М. читал в Москве доклад о своих новых идеях. (Он сообщил мне об этом в письме, не говоря конкретно, о чем именно идет речь.) Собрались все, кто его знал и любил. Был там и Успенский. И Ю.М. написал мне в Канаду, что его доклад Борису понравился.