Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма
Шрифт:
Я говорила в последний раз с Б.А. после того, как он в 1989 году вернулся из Мюнхена. Это было незадолго до моего переезда в Канаду. Он сообщил мне, что видел Ю.М. после операции и что тот выглядит гораздо лучше, чем в последние два года, до нее. Он даже как-то утешал меня.
Портрет Б.А., написанный Гришей («средний», как оценил его Ю.М.), стоял в кабинете Ю.М. вместе с фотографиями Зары, внучек и Б.Ф. Егорова.
Бориса Федоровича я в первый раз встретила на 25-й Пушкинской конференции в июне 1978 года в Пушкинском доме. Это было мимолетное свидание, как всегда сопровождающееся для меня тяжело скрываемым смущением, когда рядом оказывались друзья Ю.М., тесно связанные с его семьей. Во второй раз я видела Б.Ф. 30 мая 1980 года в музее-квартире Пушкина на Мойке. Он вел собрание и встречу с Ю.М., который прочел тогда доклад «Структура авторского повествования в романе “Евгений Онегин”». Б.Ф. с юмором оповестил всех, что у них с Ю.М. тоже юбилей: они отмечают тридцатилетие своей дружбы. И добавил, что за это долгое время разные звери перебегали им дорогу, но черная кошка – никогда. Еще раз мы с Ю.М. встретили Бориса Федоровича в Доме литераторов в Москве, кажется, году в 1987-м. Ю.М. чувствовал себя очень больным. Незадолго до этого у него была первая
Дружбы их это, однако, не ослабило. После смерти Ю.М. мы с Борисом Федоровичем переписывались, и он прислал мне копию прощального письма, которое написал ему Ю.М. за полгода до своей кончины. Там есть такие слова: «Если бы я начал писать Вам все то сердечное, что я хотел бы Вам сказать уходя, бумаги не хватило было. Если имеет смысл слово дружба в самом высоком и подлинном его значении, то это им можно назвать то, что меня привязывает к Вам (я боюсь писать “любовь”, хотя это было бы более точно, но в наших отношениях всегда была сдержанность выражений, основанная на доверии и со-чувствии (т. е. единстве чувств, т. е. сдержанности выражений). <…> Обнимаю Вас и за все благодарю. Соне сердечные мои поцелуи. Храни вас господь! Ваш Ю. Лотман. Тарту 19.2.93».
12
Об удивительном отношении Ю.М. к людям написано много. Он всегда готов был о людях думать только хорошее. «Милая», «славная» – постоянные эпитеты в его устах по отношению к женщине. В нем жила старомодная галантность, я сказала бы рыцарственность, в сочетании с аристократической простотой манер. Он был как-то естественно легок в поведении, заранее благорасположен к людям. Старался не обременять других своими трудностями или тяжелым настроением, свойcтвенным любому человеку. В этом не было ни позы, ни просчитанной тактики поведения, это была суть его характера, проявлявшаяся при любых, даже самых тяжелых обстоятельствах.
Ю.М. не мог долго сердиться и на тех, кто его не любил. Заметив как-то, что у него есть враги в ректорате, тут же добавил, что «не по личным мотивам». Но завистников у него, конечно, было множество. Завидовали блеску его ума, многогранной эрудиции, талантливости; завидовали его бесстрашию, внутренней свободе, которая сразу в нем чувствовалась, завидовали огромному его обаянию. Не могли не завидовать! Достаточно вспомнить эскапады в его адрес Скатова [43] и Билинкиса [44] . Они поносили Ю.М. с университетских кафедр, но Ю.М. никогда не унижался до ответа им. Однажды, после того как Билинкис провозгласил Лотмана творцом масс-культуры и сравнил его с эстрадной певицей Аллой Пугачевой [45] , я, по наивности, решила написать ему письмо. Рассказала о своем намерении Юре; долго не мог он унять смеха. Отсмеявшись, сказал мне, что «критика» подобного рода его задеть не может. Конечно, говорил он, я всем мешаю. «Был бы я известным мерзляковедом [46] , всем было бы спокойнее».
43
Николай Николаевич Скатов – чл. – корр. РАН, бывший директор Пушкинского дома РАН, специалист по русской литературе нового времени, противник методов Тартуской школы.
44
Яков Семенович Билинкис – литературовед, специалист по творчеству Л.Н. Толстого.
45
См. письмо от 15 марта 1985 г.
46
Алексей Федорович Мерзляков (1778–1830) – русский поэт. В 1959 г. Ю.М. выпустил книгу «Стихотворения А.Ф. Мерзлякова» в Большой серии «Библиотеки поэта», снабдив ее обширным научным аппаратом.
Он гордо шел своим путем, не унижаясь до полемики со злопыхателями. Я, тем не менее, тяжело переживала нападки на Юру. Зная это, он меня иной раз предупреждал, что вот может появиться такая-то статья, чтоб я не очень волновалась. Говорил, что ярые его критики ничего в его работах не понимают, однако ставят везде свои подписи, но потомки, мол, разберутся. Когда некоторые футурологи предсказывали гибель человечества через три поколения, Ю.М. шутя замечал: «Ну вот, а я надеялся, что через три поколения меня как раз начнут понимать».
Удивительная доброта и душевная отзывчивость не означали мягкотелости или нерешительности. Ю.М. был человеком твердого характера, и то, насколько крепко убеждения его были спаяны со словами и действиями, всегда в нем чувствовалось. Он не знал лицеприятия, а трудности и опасности встречал с открытым забралом. Если нужно ему было высказать точку зрения, противоположную общепринятой, он не боялся этого делать.
При этом скромность его была поразительна. Многих своих коллег он искренно считал образованнее, эрудированнее себя. Объектом его доброй зависти, а лучше сказать восхищения, был В.Н. Топоров [47] . Юра восхищался способностью В.Н. в мельчайших деталях воссоздавать облик Москвы и Петербурга XVIII века. Во время их совместных прогулок Топоров так мог описать каждую улицу и каждое здание, как если бы сам жил в то время. Завидовал Ю.М. и владению Топорова многими языками.
47
Владимир Николаевич Топоров – филолог, академик РАН, один из создателей тартуско-московской семиотической школы.
Ю.М. вообще уверял меня, что языков ему не хватает [48] ,
Еще одна черточка характера Ю.М.: в людях его безоглядно восхищало мужество. Вот Ю. Лекомцев [49] – без ноги, из-за диабета в отчаянном положении уже и вторая нога, а он веселый, рисует в больнице! То же чувство Ю.М. испытывал к В.И. Беззубову. Когда сообщил мне о его безвременной кончине, снова написал, что человек он был смелый: личную смелость Ю.М. ставил выше научных достижений.
48
См. письма от 30 марта 1989 и особенно от 19 августа 1988 г., где Ю.М. пишет о своем «вопиющем невежестве» и о том, как ему не хватает языков. При этом Лотман свободно владел эстонским, немецким, французским, английским; пользовался латынью, итальянским, украинским, старославянским; возможно, читал и на других языках.
49
Юрий Константинович Лекомцев – языковед. Работал в Институте востоковедения АН СССР. Автор трудов по проблемам структурной лингвистики (главным образом теория метаязыка) и семиотики (вербальные и визуальные системы), индологии (языки мунда) и языков Юго-Восточной Азии.
А вот еще один случай. Пока заниматься структурализмом было модно, Чудаковы семейно дружили с Лотманами, но когда семиотика оказалась опальной наукой и запахло жареным, Саша Чудаков [50] моментально отошел в сторону. Мариэтта Чудакова [51] – всегда остававшаяся близким другом Лотманов – стала защищать мужа, прося Ю.М. не думать о Саше плохо. Ю.М. выслушал ее объяснения и сказал, что «разумеется, не думает о нем плохо, потому что обязан теперь не думать плохо». Подоплека была та, что Саша, работавший в Институте мировой литературы в Москве, стал официозным и думать о нем плохо было бы небезопасно. Сказано это было, конечно, с большой иронией.
50
Александр Павлович Чудаков – литературовед, специалист по Чехову, писатель.
51
Мариэтта Омаровна Чудакова – историк литературы советского периода, писательница, общественный деятель.
Ю.М. терпеливо возился со студентами и аспирантами, отдавая им время, силы, знания. Будучи человеком в принципе толерантным, он прощал им многие грехи. Но зазнаек и невежд не выносил. 1978-м годом датирую его рассказ об одном студенте-философе из Киева. Тот в письме спрашивал у Лотмана, кто такой Якобсон [52] , кто такая Фрейденберг [53] (студент только что купил сборник ее статей) и что происходило в Ленинградском университете в 50-е годы. Он якобы ничего этого не знает, потому что сам-де родился только в 50-е годы. По неписаным правилам научного этикета того времени любому студенту, претендующему на научную серьезность, задавать вопросы, обличающие невежественность, весьма не к лицу – сперва надо образовать себя.
52
Роман Осипович Якобсон – лингвист и литературовед, один из крупнейших лингвистов XX века. Участник и исследователь русского авангарда. Автор трудов по общей теории языка, фонологии, морфологии, грамматике, русскому языку, русской литературе, поэтике, славистике, психолингвистике, семиотике и многим другим областям гуманитарного знания.
53
Ольга Михайловна Фрейденберг – филолог-классик, культуролог, фольклорист.
Ю.М. собирался ответить незадачливому «незнайке», что поскольку Наполеон родился в XVIII веке, то, вероятно, студентфилософ о Наполеоне тоже никогда не слышал. А мне заметил: «Такому наши сборники просто вредны».
Вообще же Ю.М. считал своим долгом отвечать на все письма, а если при его фантастической занятости (за свою жизнь он написал более 800 работ, а лекций и семинаров бывало по 22 часа в неделю) ему это не всегда удавалось, он себя укорял [54] . Однажды долго не отвечал на письмо одного молодого человека, а когда наконец ответил, то получил сообщение, что адресат умер. Ю.М. повесил известие о смерти как «memento mori» в своем кабинете себе в назидание. Есть воспоминания сестер Ю.М. о том, как любили, как уважали его фронтовые друзья. Добавлю к этому то, что сама наблюдала: его трепетное отношение к оставшимся в живых после войны фронтовикам, хоть и были они совсем простыми людьми. Юра очень дорожил дружбой с двумя фронтовыми своими товарищами. Об одном из них (имени его я, к сожалению, не запомнила) доносились слухи, что он пьет, опустился и т. д. А тот вдруг совершенно неожиданно, как снег на голову, свалился вместе с женой к Юре в Тарту, и оказалось, что ничего подобного с ним и не происходило, что контакт его с Юрой полностью сохранился. Другой, теперь уже тоже покойный, Николай, жил на Украине в Кировоградской области, в деревне Верблюжка. Они с Юрой все годы тепло переписывались. Но Юра, не желая огорчать друга, простого колхозника, тем, что он уже профессор и прочее, не сообщал ему об этом. А тот узнал и написал Юре гневное письмо, обвиняя профессора в зазнайстве. Юра жаловался мне, что нет спокойного времени сесть и написать Коле письмо, объяснив свои побуждения. И вот в 1979 году Юра специально решил поехать в Верблюжку повидать Колю и его семью. Оказалось, что тот, простой колхозник, живет трудно и даже в Кировограде, что в двух часах от деревни, не бывает. Городские проблемы ему чужды, но есть любимые книги, есть своя жизнь. Коля остался хорошим человеком. Все недоумения быстро разрешились.
54
Эпистолярный фонд Тартуского архива Ю.М. Лотмана насчитывает более 2 тысяч единиц хранения, что составляет около 17 300 оригинальных писем. См.: Т.Д. Кузовкина. Архив Юрия Михайловича Лотмана // Studia Litteraria PolonoSlavica, 5.Warszawa, 2000. S. 477–490.