Юрка Гагарин, тезка космонавта
Шрифт:
— Будь удачлив, старик!
Вечером я рылся в своих тетрадках и вдруг остановился. Вот смешно! Я нашел стихотворение. На уголке стояла буква А. Значит, Анке. Я выписал его из книжки тогда… После того вечера… Я шел один и смотрел все время на небо. А дома листал стихи. И увидел это — о березе. Об Анке.
Ее к земле сгибает ливень. Почти нагую, а она Рванется, глянет молчаливо — И дождь уймется у окна. И в непроглядный зимний вечер, В победу веря наперед, Ее буран берет за плечи, За руки белые берет. Но, тонкую, ее ломая, Из силы выбьются… она, Видать, характером прямая, Кому-то третьему верна.Я усмехнулся и вырвал листок. Тогда я так и не решился показать эти стихи Анке.
Утром я увидел ее на углу. Она стояла у почтового ящика и бросала письма. Одно, другое, третье…
— Кому столько? — спросил я негромко.
Анка вздрогнула, увидела меня и смутилась. Лицо было бледное — будто не спала, под глазами круги.
— Так… Подругам…
Все подруги у Анки жили в нашем городе, я это знал точно.
— Хочешь, — сказал я, — подарю тебе стихи. Я их переписал для тебя.
Анка удивленно посмотрела на меня.
Я протянул ей листок. Она прочитала, шевеля губами, посмотрела на меня и прочитала еще раз.
— Спасибо, — сказала она, рассеянно глядя в сторону и думая о чем-то другом. — Надо послать Юрке, он любит стихи…
Я улыбнулся и пошел своей дорогой.
Утреннее солнце пригревало асфальт, дворники шуршали метлами, собирая в горки опавшие листья. Горки были почти под каждым деревом, они золотели под солнечными лучами словно клады. Ах, как жаль такую красоту.
Я шагал по пустынной улице, и она постепенно оживала. Выходили из подъездов люди и шагали в одну сторону, туда же, куда и я, — к заводу. С каждым кварталом народу прибывало, люди узнавали друг друга — тут же были все знакомые, пожимали руки и улыбались.
— Вова! — кто-то окликнул и меня. Это Лилька. Я беру ее под руку, и мы шагаем в ногу, я в рабочем старом пиджаке и Лилька — сегодня не богиня — в простеньком, сером халате. Мы шагаем в ногу — очкарик-парень и девчонка в красной косынке.
— Смело, товарищи, в ногу! — запевает негромко Лилька.
Кто-то рядом смеется. А-а, это Митрофан Антонович, наш директор. А вон и Матвеич идет. А там — ребята из соседней бригады.
Мы идем рядом. Справа, слева, впереди и позади нас — люди, рабочий народ. Нас целая колонна, целая демонстрация. Мерно раздаются шаги. Идет рабочий народ. Рабочий класс.
А осеннее небо голубеет над головой. Какое чистое сегодня небо…
Вам письмо!
Мирами правит жалость,
Любовью внушена
Вселенной небывалость
И жизни новизна.
1
Тоське одной во всем отделе доставки не нравится этот новый порядок: стоишь, а перед тобой не живые лица, а железные ящики с номерами. Вот вам, номер шестнадцать, «Правда» и «Работница». А писем сегодня нет. Зато номеру семнадцать извещение на посылку из Киева. Наверное, яблоки. Тоська представила себе желтый, будто восковой, ящик, напечатанный сургучными кляксами, от которого плывет сладкий аромат какого-нибудь «налива» или еще получше — «дюшеса», есть такие груши.
Весной, в мае, в посылочном отделении, где на деревянных стеллажах всегда полно ящичков и ящиков, и кулей, зашитых крупной белой стежкой, — ничем не пахнет. В конце июня тут появляется тонкий, чуть уловимый запах яблок, а в августе, в сентябре — и так до самого ноября — посылочное отделение, наверное, самое ароматное и приятное место во всем городе. Только об этом мало кто знает, ведь не каждого пустят за дверь, обшитую железом. А Тоську, конечно, пускают. Она тут везде своя. И Тоська, начиная с конца июня и до ноября, нет-нет да и заскочит в посылочный отдел. Зайдет, когда никого там нет, закроет глаза и представляет себе, как она стоит в яблоневом саду, а вокруг, будто сладкие лампы, висят огромные яблоки и светят ей розовым боком.
Тоська никогда не бывала в яблоневом саду. Здесь, в ее городе, яблони, правда, есть, но яблоки на них вырастают маленькие и зеленые, кислые-прекислые на вкус. Пожевать их, конечно, можно, — так, от нечего делать, но удовольствия в этом мало. Впрочем, пожалуй, не одна Тоська думает так. Не зря же их посылочный отдел всегда полон фруктовых посылок из далеких южных городов с непривычными именами — Анапа, Батуми, Феодосия…
Интересно, где это? К стыду своему, Тоська плохо знает географию. Карта из школьного атласа, который она снесла в букинистический магазин вместе с учебниками в тот же день, как взяла документы из школы, уже стушевалась, стерлась в памяти, и Тоська что-то не могла припомнить, где это такой город Феодосия — то ли на Кавказе, то ли в Крыму…
Тоська опустила извещение о посылке в ящик семнадцатой квартиры и еще раз вздохнула, представив себе светящийся яблоневый сад. Потом она стала доставать по очереди газеты, конверты, журналы и совать их в пустые рты железных ящиков, похожих на голодных галчат.
Раньше, бывало, позвонишь, и дверь откроет какая-нибудь старушка, протянешь ей письмо, а она всплеснет руками, потом вытрет их о передник, — может, стирала, а может, картошку чистила, — возьмет письмо и уйдет в комнату, забыв и дверь закрыть и спасибо сказать. Но Тоська не обижалась. Тихонько притворяла дверь и шла дальше по этажам. И песенка для такой работы была у нее подходящая:
Шага-аю я по эта-жам, То тут, то там, то тут, то там…Дальше слов Тоська не знала, но ей хватало и этих, потому что ведь дело вовсе не в том, чтобы ходить и распевать песни, а в том, что у тебя хорошее настроение, когда ты принесешь человеку письмо или перевод, или извещение на посылку, и он так хорошо радуется.
За это-то и любила Тоська свою работу: подойдешь к двери, позвонишь, протянешь руку с конвертом, скажешь: «Вам письмо!» — и тебе сразу улыбаются. Очень хорошая, улыбчивая была почтальонская работа, пока домоуправление не приколотило этих черных щербатых галчат на площадке между первым и вторым этажом. Ходи теперь, гляди на них, железных, корми их два раза в день.