Юрка — сын командира
Шрифт:
— Ага...
— Ну что ж, раз такое дело, пойдём дрова пилить-колоть, пока тут сварится.
За кухонькой лежало несколько нетолстых берёзовых брёвен, стояли «козлы». Из-под стрехи Шахназаров снял висевшие там на гвоздях топор и пилу-ножовку, принялся распиливать одно из брёвен на коротенькие чурбачки. Потом стал колоть дрова, а Юрка укладывал их в поленницу у стены кухоньки. Поленья почему-то падали, и Шахназаров усмехнулся.
Он подошёл, положил одно полено на поленницу, на самый край, не вдоль, а поперек и — о
— Молодец!— сказал Шахназаров.—Подведём итог. Крупу перебирать ты уже умеешь, дрова складывать — умеешь. Завтра научишься чистить картошку...
— Хе, картошку...— пренебрежительно сказал Юрка,— что я, девчонка, чтобы картошку чистить?..
— Я ведь тоже не девчонка!— сказал Шахназаров.— А чищу. Знаешь, что я скажу тебе, Юра, мужчина должен уметь делать всё. Понял? Всё! Видел, как я огонь в печке разжигал?
— Видел.
— С одной спички. Ты так сумеешь?
— Н-не знаю.
— Не сумеешь. Но я и этому тебя научу. Я многому тебя научу. Ладно, картошка, это — после. Завтра мы, если не будет дождя, во-первых, поучимся плавать. Потом в лес сходим... Завтра у нас, у солдат, на первое на обед суп картофельный, а мы грибов принесём, будет суп картофельный с грибами — вкуснотища! Весь дивизион нам с тобой спасибо скажет. Понял? Я тут наглядел недалеко — такие вылезли боровички! Завтра они как раз будут что надо. Согласен с этой программой?
— Согласен,— сказал Юрка.
— Молодец! А теперь шагай домой. Ты ведь ушёл, маме не сказал, куда и с кем пошёл. Волноваться будет.
— А я... я хочу поглядеть, как ты будешь собак кормить...
— О-о, брат, это не скоро. Горячим кормить нельзя, а пока остынет — долгое время. Посмотришь как-нибудь в другой раз. Теперь же — беги. Умеешь бегать?
— Ещё как! Я всегда обгонял и Славика, и Кешу!
— Да ну?
— Ещё как обгонял?
— Ладно, до завтра,— сказал Шахназаров, протягивая Юрке руку.— Приду к твоему окошку и...— Вложил в рот два пальца, свистнул.— А теперь — домой! Покажи, как умеешь бегать. Может, ты просто хвастаешься.
Дома что-то случилось. Мама тревожно искала по телефону папу, Оля — раскрасневшаяся и вялая — лежала в кровати и тянула своё неизменное «и-и-и», на этот раз с взаправдашними слезами.
— Юра,— пожаловалась она брату, едва тот вскочил в комнату,— а у меня горлышко болит, и-и-и...
— Сейчас врач придёт,— сказала мама, выходя из спальни,— а мы пока молочка кипячёного попьём, с медиком.
— Не хочу с медиком,— капризничала Оля.
— Почему же? Юра, когда у него горлышко болело, всегда пил молочко с медиком. Верно, Юра?
— А когда не хотел?— тотчас спросила больная.
— Тогда меня доктор собачьим салом кормил,— соврал Юрка.— И тебя накормит. А оно Противное, тьфу!
Оля замолчала, испуганно хлопая мокрыми ресницами. И Юрке стало жаль сестрёнку: он знал, как неприятно пить кипячёное молоко да ещё с мёдом. Но ведь — надо! Его тоже бабушка с дедушкой лечили от простуды этим средством. Если он не давался, обещали накормить салом, не собачьим, правда, а медвежьим, и, глотая слёзы, приходилось пить молоко.
В своей комнате, пока мама уговаривала капризничающую Олю, а Дункан под кроватью лакомился сосиской, Юрка нашёл ручку и бумагу, стал писать письмо.
«Милые дедушка Миша и бабушка Христина! Мне в новом городке хорошо! Тут красивый лес. И озеро. И есть теперь у меня пёс Дункан. Мне его подарил Шах, мы с ним дружим...»
Отложил ручку, подумал: сообщать, что заболела Оля, не стоит. Оля выздоровеет, а бабушка с дедушкой всё будут волноваться. Не следует писать и о том, что он, Юрка, по пути сюда, в новый городок, выболтал какому-то подозрительному типу военную тайну.
Медвежонок, подаренный человеком со шрамом, пылился в самом углу, под кроватью. Юрка даже не прикасался к нему, а он всё-таки постоянно напоминал владельцу о его позоре.
Надо как-нибудь взять его в лес и забыть там, а пока...
Не откладывая дела в долгий ящик, Юрка вынес медвежонка в чулан и забросил подальше, на самую высокую полку.
«НЕВАЖНЫЙ ТЫ, ЮРКА, ДРУГ...»
Дункан тыкался мордой в висок, в ухо, сердито скулил, точно хотел сказать: «Довольно дрыхнуть, вставай, лежебока!» Юрка открыл глаза и тотчас вновь зажмурился: солнце,— уже высокое, горячее,— било в окно, а там, за окном, на разные голоса щебетали и тенькали птицы.
День на дворе, а Шаха нет. Почему? Может, он и не придёт, может, просто так пообещал, чтобы отвязаться? Может, никогда больше и не придёт и не позовёт его к себе...
Юрка даже похолодел от этой мысли.
И вдруг... Нет, Шахназаров всё-таки сдержал слово! Правда, он не свистнул, заложив в рот два пальца, как показывал вчера. И правильно! Было бы очень громко, а ведь он знал, что ночью были занятия, и теперь и в солдатской казарме, и в офицерских домиках все ещё спят. Поэтому он тихонько засвистал — переливчато, как-то весело и призывно. «Фью-фью, фюрр, фюрр!» — услышал Юрка и улыбнулся. Ну что за человек, этот Шах! Всё он умеет.
«Фью-фью, фюрр, фюрр!» — снова донеслось соловьиной трелью,— Юрка вскочил, подбежал к окну. Шахназаров стоял шагах в пяти, под елью, и, улыбаясь так, что рот прямо до самых ушей, манил его: поскорее!
Юрка вмиг оделся, всунул на босу ногу сандалики и, зажав под мышкой Дункана, выпрыгнул в окно.
В руках Шахназарова было то самое лукошко, в котором он вчера нёс щенят, и небольшое пластмассовое ведёрко. В лукошке — два ножа, большой и маленький.
— Зачем ты пса в лес тащишь?— удивлённо спросил Шахназаров.