Юсуповы, или Роковая дама империи
Шрифт:
Каляев исправил его ошибку. Он не промахнулся, бросая бомбу: великий князь был убит на месте, буквально разорван на куски.
Елизавета Федоровна услышала взрыв и тотчас поняла, что произошло. Мари, у которой в это время был урок, видела из окна, как тетя Элла выбежала из дворца в едва наброшенном манто, без шляпы, вскочила в сани, которые ожидали ее, чтобы отвезти на склад Красного Креста (Россия воевала в те годы с Японией, и великая княгиня занималась организацией лазаретов и госпиталей), и исчезла из виду.
Спустя какое-то время детей отвели в церковь Чудова монастыря, где стояли носилки с тем немногим, что осталось от их заботливого, жестокого, немилосердного, странного дядюшки. Эти останки его жена своими руками собирала по снегу, но еще спустя несколько дней части разметанного взрывом тела приносили в Кремль случайные прохожие. Сердце отыскали и принесли в тот день, когда тело отпевали…
Елизавета Федоровна стояла на коленях подле носилок в запачканном кровью платье, с окровавленными руками. Лицо ее было белым, окаменевшим. И с этого дня в глубине ее глаз навсегда затаились страдание и боль. Она словно помешалась тогда, потому что вдруг поехала в тюрьму, чтобы встретиться с убийцей своего мужа. И сообщить ему, что он уничтожил не только великого князя Сергея Александровича, но и его жену…
Ну да, это стало кончиной прежней надменной Эллы и рождением будущей мученицы, подвижницы.
Теперь Елизавета Федоровна считала своим долгом заботиться о детях, которых так любил ее муж. Она предоставила в их распоряжение великолепный дворец на Невском проспекте, купленный ее погибшим мужем у князей Белосельских-Белозерских.
Она не отдала детей отцу, великому князю Павлу Александровичу, который приезжал из-за границы, из своей вынужденной любовной ссылки, на похороны брата, а сама занялась ими. И она в самом деле полюбила Дмитрия и Мари: их воспитание стало целью ее жизни. Другое дело, что воспитание особ императорской семьи понималось и ею, и всеми другими весьма своеобразно. С одной стороны, держали их достаточно просто и требовали от них такой же простоты в отношениях с другими людьми, особенно с теми, кто были ниже по положению. К примеру, когда близ Ильинского проходила ярмарка, детей непременно вели туда и заставляли покупать подарки для слуг и крестьянских ребятишек. С другой стороны, раздача этих подарков выглядела так: Мари и Дмитрий бросали лакомства в разные стороны, а детвора дралась из-за них…
Вообще это было совершенно замкнутое воспитание, в племянниках подавлялось всякое проявление самостоятельности, особенно в Мари. Дело доходило до того, что тетя Элла даже не спрашивала у нее, какую прическу она хочет носить, платья каких цветов предпочитает. С пятнадцати лет Мари вынуждена была носить высокую прическу, как у австрийской эрцгерцогини времен молодости тетушки Эллы: волосы зачесаны назад, длинная пепельная коса уложена узлом на затылке. Она мне много рассказывала о себе, а поскольку мы были дружны и в России, и потом во Франции, неудивительно, что мне хочется подробней рассказать о ней. Для первого бала племянницы Елизавета Федоровна приготовила ей платье из полупрозрачной вуали на розовом тяжелом чехле. Мари предпочла бы простой, легкий, белый шелк, который не мешал бы танцевать, но ее мнение меньше всего интересовало тетушку. Она считала, что современным девушкам недостает той застенчивой робости, которая и придает очарование юным особам. Эту застенчивую робость Елизавета Федоровна изо всех сил старалась привить племяннице, приучить ее покорно следовать своему предначертанию.
Предначертание сие состояло, конечно, прежде всего в браке с отпрыском какого-нибудь царствующего дома. Для семнадцатилетней Мари наиболее подходящим женихом сочли шведского принца Вильгельма.
О том, что судьба ее, собственно говоря, уже решена, она узнала совершенно случайно, прочитав лежащую на столе телеграмму. То, что телеграмма была на имя тети, Мари нисколько не смутило. Поскольку им с братом никто и ничего не рассказывал о том, что творилось в доме и что замышляли взрослые, они привыкли сами добывать сведения любым возможным образом, порою не гнушаясь подслушать или заглянуть в чужое письмо. И вот эта телеграмма о том, что шведская кронпринцесса хочет видеть последние фотографии Мари…
А вскоре в Москве появился и сам юный кронпринц, который путешествовал инкогнито, якобы для того, чтобы посмотреть Россию. На самом деле это были смотрины предполагаемой невесты. Нечего говорить, что и Мари было ужасно любопытно взглянуть на него.
Вильгельм оказался очень молод, изящен и даже красив, с этими его серыми глазами в тени пушистых ресниц. Но когда тетя завела разговор с племянницей о том, что он просит ее руки, Мари была потрясена. Она, конечно, всегда знала, что мужа ей подберут, исходя из соображений высшей политики, но… но ведь существует такое чувство, как любовь?.. Тетя все время твердит: это делается ради твоего счастья, твоего счастья, твоего счастья – а разве бывает счастье без любви?
Конечно, Мари не принуждали, но как бы предполагалось, что дело уже слажено. Она чувствовала, что деваться просто некуда. Впрочем, особо не противилась. Конечно, она побаивалась огорчить тетушку и повредить высшим интересам – и в то же время хотелось пожить совсем другой жизнью, чем та, которую вела до сих пор. Замужество, самостоятельность, возможность делать что хочешь… наконец-то она узнает, что такое быть взрослой, станет сама себе хозяйкой! И теперь-то ей никто не сможет запретить встречаться с отцом, которого она так любила!
Между прочим, именно благодаря предстоящей свадьбе дочери великий князь Павел Александрович был вновь «допущен» в Россию вместе с женой. Наконец-то Мари смогла увидеться с этой редкостно красивой, обворожительной женщиной. Княгиня Ольга Палей уже оставила позади первую молодость (ее старшая дочь от прошлого брака ждала ребенка!), однако была страстно, по-девичьи и в то же время по-женски, влюблена в мужа. Как и он в нее, впрочем. Глядя на этих двух людей, Мари подумала, что брак – это, наверное, не так уж плохо…
Правда, накануне того дня, когда предстояло дать ответ принцу Вильгельму, Мари вдруг почувствовала себя за обедом так плохо, что вынуждена была встать из-за стола и едва добрела до своей комнаты, держась за стенки. Ночью ее мучили неописуемые кошмары, а потом она проснулась от боли в щеке – это был свищ, который следовало немедля прооперировать. Конечно, такие предрассудки, как вера в дурное предзнаменование, осуждались ее холодноватой и высоконравственной тетушкой, однако не худо было бы, если бы рядом с юной девушкой в то время оказался кто-то не столь высокоморальный, но более опытный житейски, кто сказал бы ей, что сердце человеческое – вещун и его надобно слушать. В ту ночь Мари могла бы угадать, что брак ее с Вильгельмом будет несчастным, неудачным, однако… однако не угадала – и вскоре дала ему согласие.
Мари до того хотелось любви, что какое-то время она искренне верила, что влюбилась в своего жениха. Ее даже огорчило, что брак был отложен на год, пока ей не исполнится восемнадцать. Ну что ж, она с пользой провела это время, изучая шведский язык и «замыкая слух», когда тетушка пыталась посвятить ее в некоторые неприятные тайны супружества. Бедная Елизавета Федоровна при таком муже, который был у нее, знала только «неприятные тайны». Да и вообще, она была слишком уж застенчива и горда, чтобы стать подходящей наставницей для юной девушки в таком сложном, деликатном деле, как отношения между мужчиной и женщиной. Именно поэтому Мари готовилась к замужеству, убежденная, что в супружеской постели муж и жена преимущественно целуются, а все остальное не слишком важно.